выкурил ещё парочку и тем же манером избавился от окурков. «Пожалуй, пора будить да трогаться, – подумал он, взглянув на часы, – ещё мал-мал – и Мария Яковлевна начнёт волноваться». Опыт никогда не подводил его в таких случаях.
– А кто же этот кавалерчик, занял наше любимое местечко? – раздался вдруг у него за спиной нагловатый пьяный голос.
– Разинь зенки, братан! – забасил второй. – Их здесь двое.
– Баба?
– Если бы. Кажись, боровок.
Иорин оглянулся. Под развесистым деревом маячили три чёрные тени.
– Косой? – присматриваясь к очертаниям того, кто поменьше, спросил он.
– На тебя намекает, Паук? – пожаловался один другому.
– Оскорбляет, кореш, – добавил другой.
У коротышки действительно отсутствовал один глаз, его закрывала повязка. Только теперь, присмотревшись при выскочившей словно специально из ветвей луне, Иорин понял, что ошибся. Знакомых среди троих не было.
– Граждане-товарищи, – переходя на их язык, поднялся он со скамейки. – Шли бы вы своей дорожкой, мы, местные, люди гостеприимные, если в чём нужда, выручим.
– Он нас стращает, Паучок, – опять встрял неугомонный, и в руке его блеснуло лезвие финки.
– Не лезь, Жёлудь! – оборвал коротышка верзилу, похоже, несмотря на рост и тщедушный вид, он был в этой троице за старшего.
– А чё кипиш подымает? – подал голос молчаливый с дрыном в руке. – Дай-ка я пощупаю боровка, что на лавочке дремлет. И разойдёмся чин-чинарём.
Он змейкой нырнул к Странникову, но Иорин изловчился и ударом ноги отбросил его на землю:
– Не сметь, мразь!
– Он дерётся, Паучок, – придурковато запищал упавший и задрыгал ногами, не подымаясь.
Иорин скривил губы, было не до шуток: у коротышки тоже что-то блеснуло в руке, Иорин напрягся, но охнул, не уследив, покачнулся от острой боли в плече: достала всё же его финка верзилы. Уже падая, он услышал сквозь звон в ушах сухие щелчки револьверных выстрелов и крики: «Стоять! Руки в гору! Башки продырявлю к чертям собачьим, если с места тронетесь!»
II
Не нравился ему этот город, хоть умри! Когда втемяшилось в душу пронзительное чувство неприязни, он и вспомнить теперь не мог. Последние дни работы в Саратовском комитете чудный звон обещаний близкого назначения в столицу заласкал слух, но перебежал дорогу Герка Протасов из идеологического отдела, тоже ходивший в выдвиженцах на повышение, а ему угодило в этот город: убрали прежнего секретаря губкома Муравьёва, сумевшего за два года наломать дров, срочно требовалось выправлять положение.
«Участок ответственный, – твердили наставления, – губерния сложная, многонациональная, но ты справишься и потом… лучше начинать с самостоятельной работы, нежели хотя бы и в столице, а по отделам ошиваться… К тому же места исторические, вольница Разина, Каспий под носом! Где ещё увидишь?»
Приехал поздней
