rel="nofollow" href="#n_272" type="note">[272]
Все пошло не так, как предполагали Австрия и Россия. В апреле 1736 года русские напали на Турцию, и Габсбурги последовали их примеру в следующем году. Османская империя, впрочем, выстояла и нанесла удачный ответный удар. Нападение австрийцев и русских было отражено, удалось вернуть территории, уступленные Габсбургам в 1717–1718 годах, важнейшая линия крепостей от Азова до Белграда была восстановлена более или менее в том же виде, в каком она пребывала в конце предыдущего века.[273] Второй раз за последние десять лет Вена потерпела изрядное унижение. Причины слабости Габсбургов заключались в природе монархии, а также в ее невероятно неуклюжей организации принятия решений и управления, что часто приводило к параличу власти. Как писал британский посол в Вене в 1735 году, «малейшее дело требует у них составления меморандума, а меморандум – совещания; даже если в городе пожар, они созовут собрание и будут спорить, надо ли гасить огонь и каким образом». Иными словами, монархические правительства могут иметь высокую степень совещательности и далеко не всегда более решительны, чем представительные системы, ими презираемые. В восемнадцатом столетии стало ясно, что возрастание бюрократизации в континентальных европейских государствах затрудняет принятие решений, тогда как парламентская Британия с ее чрезвычайной ясностью идеалов остается гибкой и твердой в решениях.[274]
При этом британская система была уязвимой перед «приступами иррациональности». Кабинет испытал это на собственном опыте, когда в 1730-х годах колониальные и морские споры с Испанией обернулись всплеском народной ксенофобии и агрессивности. Случай с британским моряком Дженкинсом, которому испанские guarda costas, то есть береговая охрана, отрезали ухо, был весьма показательным. Критики внутри и вовне парламента теперь сочетали стратегические концепции с призывами к более широкому политическому участию во имя «подавления коррупции и исправления слабости» двора и правительства. Уильям Палтни, парламентарий-оппозиционер из вигов, требовал наделить парламент, «высший и главный совещательный орган Его Величества», правом изучать всю дипломатическую корреспонденцию. В результате ожесточенных публичных и парламентских споров провалился компромиссный договор с Испанией. «Войну за ухо Дженкинса» в ноябре 1739 года Британия начала с того, что принялась, вспомнив об успехах сэра Фрэнсиса Дрейка, грабить испанские торговые суда и разорять колонии. Некоторые оптимисты даже надеялись, как выразился один влиятельный аристократ, что «интервенция позволит населению колоний сбросить испанское ярмо».[275] Скептики сомневались, что Испанию возможно «уломать» быстро.[276] Премьер-министр Роберт Уолпол говорил: «Сейчас они звонят в колокола, но скоро будут заламывать руки».[277] Так все и вышло: после ряда быстрых побед, включая стремительный захват Портобелло, британцы вскоре были остановлены перед колумбийской
The Ottoman observer (a Kadi, or senior legal gure) is quoted in Cassels, Struggle for the Ottoman Empire, p. 154.
The British envoy is quoted in ibid., p. 24.
Lord Bathurst is quoted in Simms, Three victories, p. 259.
Philip Wood ne, Britannias glories. The Walpole ministry and the 1739 war with Spain (London, 1998).
Quoted in Simms, Three victories, p. 275.
