я знаю, мне уже сообщили. Молодец, за людей заступилась, – дядька был не похож на себя, редко когда от него дождешься похвалы. – Я попросил ребят, чтобы приглядывали за этой квартирой, там сплошная шпана, наверное, еще мои старые клиенты.
Меня подмывало спросить его о Лилькином отъезде, для него тоже ведь не очень приятная новость, однако сдержалась, сейчас не к месту, в следующий раз.
– А хлопцы-то клюнули на тебя, понравилась им, – дядька сам неожиданно сменил тему, – симпатичная, говорят, у вас племянница, Леонид Павлович. Скажи матери, чтобы, когда сможет, заглянула к нам, разговор есть.
Не знаю, для какого разговора он приглашал маму, может, тоже связано с Лилькиными делами, мол, постарайтесь поменьше якшаться с ними, кто знает, как все повернется. Если так, то бесполезно, дорогой Леонид Павлович, сестра твоя старшая не из трусих, какую оккупацию пережила, а это – уедут, не уедут – чепуха. Мне неожиданно стукнуло в голову, что однажды, когда я была в гостях у Лильки, по телеку показывали сюжет о фашистском лагере, не помню о каком, кажется, о Майданеке. И вдруг ни с того ни с сего, сидя к нам спиной, ни к кому не обращаясь, Рита Евсеевна как вскрикнет: «Когда насилуют женщин охранники мужчины, это отвратительно, но не смертельно, а когда так изощряются суки-бабы, лучше бы сразу убили. Молодые женщины после этого накладывали на себя руки сами. А я выдержала». Она утвердительно, как в гипнозе, закивала головой.
Мы с Лилькой сначала замерли, потом в ужасе переглянулись. Рита Евсеевна, кажется, даже не заметила, что только что сказала, она продолжала, вся изогнувшись, как зверь перед прыжком за добычей, смотреть на экран. Вот так, изловчившись, они прыгнули из Краснотурьинска в Одессу. Как им удалось вырваться с этой каторги, где даже местное лагерное начальство больше двух лет не задерживалось, а любыми путями переводилось на новые места службы, оставалось тайной за семью печатями. Вместе с ними в Одессу прикатила одна из заболевших начальственных жен. Я так понимала, что Лилькина мама у этой тетки была домработницей.
У Лилькиного отца была уже открытая форма туберкулеза, и ему тоже дали направление в Одессу на лечение. Книги, над которыми Кива дрожал, собственно, из-за которых и рискнул поехать в Россию, несколько лет валялись в неотапливаемом сарае. Что-то украли, какая-то часть пошла на растопку, лишь несколько книг достались школьной библиотеке. У вконец измученного тяжелой болезнью Кива сил, чтобы что-то изменить, не было, врачи оказались бессильны, вскоре он умер, оставив Рите и Лиле лишь некоторые носильные вещи, которые удалось все-таки вернуть. Лицованные-перелицованные, они донашивали их вплоть до самого отъезда.
Пристроились Лилька с мамой жить на даче, у той самой жены бывшего начальника из Краснотурьинска; она за копейки приобрела эту развалюху на Педагогической улице. Ее потом снесли, как и другие подобные лачуги вокруг, освобождая территорию под новое строительство, и только тогда Гуревичам выделили эту комнату с балконом
