я и, удивившись своему сипу вместо ясного слова, кашлянул, чтобы прочистить горло.
Боль резанула мне грудь, и я схватился за нее, удивленный. Тут я вспомнил все: и выстрелы, и пожар, и того парня из «копейки». Я закричал, хотя крик мой больше походил на стон.
– Я же предупредила, Андрей! – девушка подскочила ко мне. – Тихо, миленький, потерпите, я сейчас сделаю вам укол.
Человек усмехнулся, вскользь глядя на меня. Кашлянув, словно в раздумье он поднялся.
– Ну ладно.
– Идите, Андрей, вы его волнуете.
– Не волнуйся сама, – небрежно откликнулся он и снова повернулся ко мне. – Хорошие новости не волнуют. Слышишь, парень, я нашел тех ребятишек, которые с тобой так пошутили. Теперь им не до шуток. Поправляйся. А вот друга твоего я не спас. Они ему колом живот до спины пробили, все кишки на асфальте валялись.
– Андрей!
– Поправляйся, Серега. Пока.
Девушка, вздрагивая, торопливо натирала мне руку спиртом, держа наготове шприц.
И боль моя растворилась в безразличии. Я снова заснул.
Когда я проснулся, за окном было утро. Я почему-то всегда знал, что лежу возле окна, так что и подниматься не надо, чтобы посмотреть на волю. За окном пели птицы. Солнце еще не заглядывало сквозь стекло, но низкие белые занавески были отодвинуты, и я мог видеть далекую полосу леса и синее небо. Может быть именно такая погода и называется бабьим летом. Мир, покой и тишина окружали меня, но на душе у меня оставался тревожный осадок: про такое обычно говорят – предчувствие.
– Доброе утро.
Я слегка повернул голову на голос, и губы мои помимо воли растянулись в глупой широкой улыбке. Девушка тоже улыбнулась мне.
– Как тебя зовут? – произнес я почти что своим обычным голосом, только может быть более тихим и хриплым – не мне судить.
– Настя. Помните, был старый фильм пор гардемаринов? Моя мама была его фанаткой, а папа вообще любил всякую старину. Они оба просто влюбились в Анастасию Ягужинскую.
Я подумал, что фильм не такой уж старый, чтобы говорить про него «когда-то». Его и сейчас показывают. И тут, хоть я никогда не был его фанатом, невольно засмеялся.
– Вы чего смеётесь?
– Просто меня зовут Сергеем.
– Да, я знаю… – тут только она поняла, что я имею в виду и тоже рассмеялась, краснея.
Я продолжал улыбаться во весь рот, пока не увидел её живот. Огромный, он выпирал из расстегнутого белого халатика, нависал, грозил порвать синее трикотажное платье. Улыбка невольно сползла с моего лица. Я не принадлежу к тем эстетам, которые считают, что беременность уродует женщину. Все это временное. И если там, в животе, начинает жить мальчишка, который назовет меня папой, я даже буду рад. Но в этот раз папой будут звать не меня. А жаль. Моя мать давно мечтает, чтобы я женился, в надежде, что я остепенюсь, хотя я считаю, что я такой же, как и все: ни хуже, ни лучше.
Девушка, заметив мой взгляд, тоже опустила глаза вниз и снова покраснела, правда, совсем немного. Но кольца на ее пальце
