нам глас святой, указал на путь под горой.Было трое лишь нас тогда. Стало ветрено. Вдруг гроза
Кошкой черной ворвалась в дом, ангел белым стал серебром.
Раскрылатился молний бег – было трое лишь человек.
Им в той долгой войне годин не добавилось бы седин.
И один на пути меж гор, позабыл про тот разговор.
Он сбежал на изломы скал, там и сгинул. Стал нем и стар.
Двое вышли из тех невзгод. Вечность помнит про тот поход.
Вечность знает про тень венца и хранит всю печаль отца.
Двое вышли из темных стран, двое вынесли горе ран.
Утешали друг другу боль, пили, ели глазную соль.
И один светлой птицей стал, он парит над простором скал.
Он поет о другом святом, тот, что был за любовь казнен.
За того, кто вознесся в свет, за кого плачет быль и бред.
Ангел вспомнился им во сне, в той заоблачной стороне.
Повелев им идти опять, за любовь – умирать!
Пророчество или, скорее, песня закончилась, но звуки струн еще несколько мгновений словно туманом окружали арену, пока не растаяли в звенящей тишине.
На площадку вышли еще два жреца. Их невысокий рост с лихвой компенсировали широченные плечи. Судя по всему – гномы. Молча подхватив, они поволокли старика за занавес. Народ отмер и в ожидании кровавого обряда зашумел.
Жрецы, сидевшие изваяниями, поднялись. Забрав из рук товарища «арфу», обнаженный по пояс жрец исчез за занавесом и вскоре, с каменным грохотом выкатил большой неровный диск, одну сторону которого скрывала темная ткань. Взгромоздив его на возвышение, он немного повозился, что-то щелкнуло, и круг остался стоять как влитой.
Снова исчезнув, он тут же появился, неся большой топор с широким, скошенным, словно у гильотины лезвием. Неторопливо подойдя к одиноко стоявшему товарищу, здоровяк что-то тихо сказал, всунул тому в руки оружие и, напоследок, сдернув с него балахон, вышел со сцены.
Наверно, чтобы плащик кровью не забрызгало.
Человек в маске остался один.
Хм, а ничего у жрецов фигуры! Даже жалко, что такая красота пропадет в этих пещерах.… Хотя, кто его знает, зачем им маски? Вдруг под ними они скрывают жуткие рожи мутантов?
Развлекая себя такими мыслями, я любовалась красивой фигурой стоявшего к нам спиною жреца, единственной одеждой которого были все те же белые бриджи.
В широком лезвии топора отразилось мерцающее пламя. Он широким шагом прошелся по арене, ловко вертя его в руках.
О, а спереди еще лучше! Просто не жертвоприношение, а мужской стриптиз.
Тьфу ты! Что за дурные мысли! Еще немного и гномами начну восхищаться! Ой, точно! Против природы не попрешь! Замуж тебе надо, Татьяна Батьковна…
Ну-ка, ну-ка? А что это там у нас?
На смуглой груди жреца, сосредоточенно крутящего топор, с левой стороны, внизу, белой полоской блеснул полумесяц шрама.
Ну и что? Может, он в детстве
