славить, и чтить будешь, и веру твою православной назовут. Но то, токмо от тебя, и от дел твоих зависеть будет, да от Великой Пряхи – Макоши, ей нить твоей судьбы прясть, ей и время, и долю тебе определять. Да что-то я не о том разговорился, разболтал ты меня. Вернемся все-таки к предкам твоим.
– А о Вере, о Вере? – попросил Андрей, – Какая Вера правильная, праведная? Какие Боги главные? Какие храмы и капища оборонять от злого недруга? Кто более богам мил? Какие роды и племена ими любимы?
– Нет! – жестко ответствовал Святобор, – Только о предках. О Вере у тебя еще будет разговор, не со мной, у тебя еще будет время подумать и разобраться. О Вере, сердце и голову свою спрашивай. Сердце – о Вере для себя, а голову – о Вере для дела. Все! Закончили на эту тему. Научись слышать и слушать. Надобен не тот, у кого язык, а тот, у кого уши. Запомни княжич, только пустая бочка громко гремит.
Андрей, получив отповедь, сразу прикусил язык, огладил длинные волнистые кудри и со смирением сложил руки на коленях. Второй раз повторять ему не надобно, он и так понял, что осердил собеседника, и добром это могло, не кончиться. Всем своим видом, выражая внимание, и готовность слушать и понимать, он повернулся к Велесу, широко раскрыв голубые глаза, и в последнюю секунду прикусив готовые сорваться с языка вопросы.
Однако тот уловил, скрытое нетерпение и жажду знаний, по-видимому, все сущность отрока кричала.
– Говори! Говори, ну что же ты молчишь, у нас так мало времени, а встретимся ли мы когда еще, того не ведает ни кто.
Он улыбнулся в полу плаща, стер с лица улыбку и размеренно начал рассказ.
В ушах, во всем воздухе, как будто зазвучали, зазвенели переливистые струны гуслей, голос полился свободно и размеренно. Княжич уже не перебивал, он как будто видел те картины, о которых рассказывал Баян, слышал шум деревьев и журчание воды за бортами боевых лодей с головами драконов и лебедей на носу. Собственной кожей ощущал холод полярной ночи и жар пустынь. Сам взлетал на стены крепостей и городищ, в грозных звуках сечи и лязге мечей. В ушах у него раздавался храп диких коней и стоны раненных, вопли наступающих врагов и похоронное пение на курганах за поминальными столами. Кровавый туман застилал ему глаза и тут же рассеивался, превращаясь в розовую утреннюю зорьку на берегу звонкого лесного ручья. Он видел внуков Дажьбожьих, входящих в покоренные города, и червленый щит, прибиваемый ими на врата, в знак покорности поверженного города. Водил хороводы на высоком утесе над далеким теплым морем вместе с девушками в венках, из каких-то ярких цветов, ему не знаемых и неведомых. Суровые лики воинов в медвежьих шкурах с секирами в руках сменялись почти прозрачными девичьими образами, но в таких же шкурах. Только виделись они не на поле брани, а в тени белоснежного храма, с не узнанной им Богиней на троне. Видения мелькали один за другим, а струны играли то тише, то звонче, и голос то крепчал и рычал как грозовой ветер, то шелестел и обволакивал, как вечерняя
