в одной из боковых аллей Версальского парка, в темноте, усугубленной низко стлавшимися облаками, на какие-то считанные мгновения "королева" предстала перед кардиналом, чтобы произнести несколько обрывистых и туманных фраз и позволить приложиться к руке. А следующим шагом коварной графини было испросить у кардинала в виде аванса за обещанный фавор посредничества в покупке ожерелья, каковое Мария-Антуанетта пожелала будто бы приобрести втайне от Людовика XVI.
Кардинал сам привез ожерелье в Версаль, в дом де ла Мотт. Почему-то королевы, вопреки обещанию, там не было, но кардинала устроило объяснение, что Мария-Антуанетта не может отлучиться из дворцовых покоев и поручила принять драгоценность наперснице. Едва за ним закрылась дверь, как супруги де ла Мотт, не откладывая деда в долгий ящик, принялись разделывать ожерелье кухонным ножом. На следующий же день граф удрал на перекладных в Лондон, захватив с собой самые крупные бриллианты, которые ему потом удалось сбыть ювелирам на Бонд-стрит. Графиня же почему-то замешкалась и несколько месяцев спустя, когда афера раскрылась, попала в руки правосудия.
Вышеизложенное, однако, всего лишь версия преступления, та именно, на которой в конце концов остановилось официальное следствие. Обвиняемая де ла Мотт категорически ее отвергла.
Нет, она не запятнала своими показаниями ни королеву Франции, ни кардинала-герцога.
По ее версии, в общем довольно путаной, инициатором и душою предприятия оказывался граф Калиостро, имевший неограниченное влияние на Рогана. Осуществив аферу чужими руками, Калиостро, по ее словам, забрал себе самые крупные бриллианты, а остальные отдал графу де ла Мотт для реализации в Лондоне. Кардинал же оказался просто игрушкой в руках "подлого алхимика" и "фокусника". Саму себя де ла Мотт изобразила послушной исполнительницей воли его преосвященства.
Пока тянулось в продолжение долгих месяцев следствие и Калиостро сидел в Бастилии, а графиня де ла Мотт – в тюрьме Сальпетриер (Роган также был взят под стражу), на всю Европу разгорался скандал. Мария-Антуанетта сама предала гласности дело (которое могла бы и замять), рассудив, что в противном случае поползут компрометирующие ее слухи. И вот всякая подробность, всплывавшая по ходу следствия, попадала в парижские газеты и становилась предметом жаркого обсуждения. Нельзя сказать, чтобы парижан так уж волновали интимные стороны жизни Версальского дворца. Но именно растущая отчужденность, какую в канун революции буржуазия и народ Франции, и в первую очередь Парижа, испытывали в отношении монархии. придала особый резонанс делу об ожерелье. Потому что это громкое уголовное дело – "кража века", как сказали бы сегодня, – несмотря на все предосторожности следствия серьезным образом дискредитировало королевскую семью, двор, режим в целом.
Парижане не поверили, что всю ответственность за преступление несут Жанна де ла Мотт или Калиостро (или оба вместе), а королева и кардинал ни в чем не
