надеждой, точно люди, помогающие нести гроб к могиле, дрожа и поеживаясь от холода в прозрачном утреннем воздухе.
Мимо проплывали телеги, груженные рулонами разноцветной хлопковой ткани – это означало, что я дошел до Чэтем-стрит – или, как многие называли эту улицу, до Иерусалима. Здесь располагались бесчисленные ломбарды, принадлежащие голландским евреям; над дверью каждого такого заведения были нарисованы три золотых шара. Человек-сандвич, нанятый в мэрии и тащивший на себе вывеску «ОПАСАЙТЕСЬ ФИКТИВНЫХ АУКЦИОНОВ», поскользнулся, наступив на раздавленную колесом телеги крысу, от внутренностей которой все еще шел пар. Еще до начала существования полиции в нынешнем ее виде мой друг Джакоб Пист работал ночным сторожем и занимался поисками потерянных вещей, а потому шеф Мэтселл использовал его и еще нескольких владельцев лавок на Манхэттене как подручных, помогающих в поисках краденого. Впрочем, большинство лавок и магазинов на Чэтем респектабельны, как церкви. Здесь продают свечи, специи, ружья, побывавшие в употреблении, разного рода ювелирные изделия; попадаются и красивые, и кричаще безвкусные. Но лишь несколько из них специализируются по пропавшим вещам – предметам, исчезнувшим во мгновение ока.
И мистеру Писту они были знакомы не хуже, чем свои пять пальцев на руке, напоминающей клешню лобстера.
Я нашел его довольно быстро. На углу, где Чэтем соседствует с Перл-стрит, осторожно покосился в сторону и заметил огромные голландские сапоги. Поднял глаза чуть выше и увидел, что в сапоги эти вставлены тоненькие, как у креветки, ножки; потом еще выше – и увидел тощий торс в поношенном черном пальто. Над всем этим плавало лицо без подбородка, окаймленное хохолками седых волос. А еще выше – залоснившаяся по краям шляпа. К лацкану воротника приколота медная звезда, к ней прилипла капля какого-то соуса – явление для мистера Писта вполне обычное.
– Мистер Пист! – окликнул его я. – Окажите одну услугу, много времени не займу.
Лицо патрульного так и расплылось в улыбке. Обойдя уличного торговца, продающего с лотка нитки, календари, камешки для игры, он приблизился и пожал мне руку.
– В любой день и час, мистер Уайлд. К вашим услугам.
– Тут на Пятой авеню случилось ограбление. Пропала ценная вещица, оригинал миниатюры Жана-Батиста Жака Огюстена, изображение пастушки. Может, покажете мне полку-другую?
Пушистые седые его брови встали домиком.
– Ну, конечно, да, обязательно. Из кожи буду лезть вон, лишь бы вы остались довольны. Вот только не пойму, что такое полка, мистер Уайлд?
– Ой, извините, это брызги, – сказал я и смущенно прикрыл рот ладошкой.
Я использую брызгальный язык – это арго воров, карманников и других криминальных личностей при раскрытии почти каждого преступления в нашем отделении. И когда говорю с единственным выжившим членом моей семьи, начинаю понимать, где я нахватался
