зубы».
Грибная лихорадка. Грибов много, много и хороших. Три дня подряд приносил по корзине. Сейчас лес прочесали, потому что в полку три дня ночных полетов.
Долго не мог понять: почему же так не хочется ходить на зарядку? Наконец, понял: ведь физкультура прекрасным утром должна быть удовольствием, радостью. Но приходишь на стадион, и сразу же начинаются построения, перестроения, проверки, команды, рапорта, окрики. В результате все превращается в подобие строевых упражнений. Даже бежать нужно колонной по три.
Наверно, никакой кислотой не вытравить из меня «гражданскую расхлябанность». Хотя, возможно, я утрирую, и проблема вживания не так уж и страшна.
В четверг и пятницу распилили дрова Захарову и мне. Маханули кубов тринадцать. Дух вон, как говорится.
Притащился на работу, как побитый. Нас было всего двое со Спиридоновым. Неисправность с аккумуляторами на 55—ой машине. Витька на правах начальника ей занялся, а мне пришлось запускать пять вертолетов и бежать на старт. Сижу, как положено, в курилке, и вдруг налетает Осинин. Орет, почему я не машинах, они зарулили! Зарулили? Часа не прошло, а когда это перерыв бывал раньше, чем через два часа? Переход на «сложняк», доразведка погоды, а ты проспал! – кричит «дед». Всыпал он мне, я резвенько побежал.
В субботу – на большой остров. Охота на белые грибы. Именно охота, охота! Коварен белый гриб, хитер. Сегодня его нет, а завтра он уже старый, червивый. Когда он успевает пробиться сквозь вереск, мох, сучья?
Еще же очень хороши в сентябре на Севере вечерние часы.
После окончания лесопильной эпопеи и кражи велосипеда я ходил на ужин часов в семь вечера. Как следует одевался, не торопясь шел в столовую, спокойно ужинал и тихо брел домой. Было ясно и холодно, непередаваемо пахло осенью, красный закат стоял над морем…
Дома растапливал печку, и когда гудение в ней становилось ровным и уверенным, впереди был еще целый вечер. Скоро становилось тепло, что-то говорил или пел приемник, светила лампа, и можно было читать, писать, думать… А если забредал кто-то из своих, кто-то из Валерок – Захаров либо Смольников – можно было вскипятить чайник, достать из «тревожного чемодана» пачку печенья и устроиться у печки, смакуя чай и разговаривая о всякой всячине.
А потом, когда в полночь нужно было идти за водой, уже на пороге поражала ледяная ясность осени.
5 октября 1972 года
Я простудился и получил три дня освобождения. Но выдают зимнее техническое обмундирование, и пришлось идти на склад.
Встретил Харчевского. Он сообщил, что меня собираются послать в командировку в Чкаловскую под Москвой, принимать из ремонта машину. После этого я ног под собой не чуял и часа два глупо улыбался. Сидел дома за столом, а сам был уже и в Чкаловской, и в Москве, и ездил в электричках, и покупал цветы…
Господи,
