Скрипун повернулся ко мне спиной и направился не к выходу, а к одному из окон, что находилось в паре метров от арфы. Никто не посмотрел в его сторону, кроме меня, когда он отбросил в сторону кусок тяжелой ткани, нависший на раму окна, открыл рассохшееся от старости окно (тут я понял, что владельцы кафе ничего не меняли внутри башни, кроме покрытия всего и вся драпировкой) и громко сипло крикнул в окно: «Асафи!». Потом он посмотрел на меня, и на его лице мелькнуло удивление, наверное, от того, что я не последовал за ним, а продолжил сидеть за столиком.
Борис Степаныч, – позвал он, и приглашающим жестом указал в окно, по-прежнему с удивленным лицом, – пойдемте.
Я замешкался, бормоча:
Мы же на высоте пятого этажа. Куда пойдемте-то? В окно?
Да Вы не переживайте, – успокаивающе растянул Сигал, – сейчас Вы сами всё увидите.
Женщина лет сорока с полными губами, за столом в компании других женщин, повернулась к Сигалу и пожаловалась:
Вы или туда, или сюда! Дует же.
Прошу прощения, дамы, – сухо и без эмоций ответил он женщинам, – но мне нужно дождаться, пока товарищ подойдет.
Товарищ! – крикнула мне та же женщина, – ты идешь или нет? Там балкончик, не волнуйся.
А я и не волновался. Просто находился в каком-то безвольном ступоре. Даже заметил, что у меня открыт рот. Вздохнул. Надо собраться.
Собравшись, наконец, я встал и подошел к окну.
За мной, – сказал Сигал и шагнул в солнечный свет. Я последовал за ним.
За окном и правда находился балкончик: из железных решеток. Внизу, метрах в пятнадцати под собой, я видел землю пустыря. Осторожно подойдя к Сигалу, я встал рядом с ним и оперся о перила. Перила холодно скрипнули.
Асафи! – крикнул Сигал еще раз, глядя куда-то в горизонт.
Через несколько мгновений в небе, чуть выше горизонта, появилась приближающаяся точка.
Мы полетим на нем. – Указал Сигал пальцем на точку, которая к тому моменту увеличилась и оформилась до чего-то странного.
Лишь когда то, что Сигал называл «Асафи» пришвартовалось к перилам балкона, я увидел в нем голого и сушеного, горизонтально расположенного в воздухе мужика, вниз животом. При полете положение тела мужика было совершенно неизменным, окоченелым. Кожа на теле вся сморщилась и потемнела, а из головы торчало несколько толстых пепельных волосин. На сухом морщинистом лице застыла какая-то неопределенная физиономия: рот раскрыт, уголки губ сведены вниз, а морщинистые веки так наплыли на глаза, что казалось, будто они не открывались уже лет двести. Мужик был вытянут по стойке «смирно», а его лицо обращалось вперед, в сторону движения.
Что… – я потерял дар речи, но меня не переполняли совершенно никакие эмоции. Я смотрел на сушеного парящего в воздухе мужика совершенно спокойно. Просто мой разум был как будто в тумане. Я не очень понимал, что происходит, и происходит ли вообще что-либо.
