национальный траур не явился бы оправданием. Владетель Латфора был бы прощен лишь в одном случае – если бы умер сам.
Правда, с другой стороны, при иных обстоятельствах ни Ольм, ни кто-либо другой из его многочисленной монаршей семьи не посчитал бы для себя возможным настаивать на аудиенции в то время, когда по всему Латфору приспущены флаги и каждый гражданин считает своим долгом носить траурную ленту на своем плече в знак скорби.
Раньше.
Не так давно все было иначе.
Придерживаясь строгого протокола, никто не упускал возможности долго и церемонно расшаркиваться, пряча простые фразы приветствий в замысловатые словесные конструкции. И даже вассальный Потлов перетер привычные панибратские замашки в некое подобие этикета. Все старались соответствовать. Умение проявлять должным образом свое уважение было в чести. И сама честь была не пустым звуком.
Сейчас клеймо посланника агонизирующей страны заставляло и бывших друзей, и тех, кто был всего лишь обязан Хальмгардскому дому самим своим восхождением к вершинам власти, отводить глаза и предавать. Предавать и продавать, продавать и продаваться. Самому Ольму это клеймо жгло и ум, и сердце. Заставляло чувствовать себя прокаженным, пытающимся скрыть проступившую на коже обширную язву, завидя которую все бегут как от огня.
Распахнув грубым ударом руки очередную дверь в казавшемся бесконечным ряду одинаковых, задрапированных черной парчой дверей, принц остановился. На секунду прикрыл глаза, опершись рукой о косяк. Его мутило.
Предательство, оно было повсюду. Не из-за него ли медленно умирал зажатый в кольцо островной Ольмхольм? Сопротивлялась каждая провинция разрозненного архипелага, платя за каждый день свободы кровью своих детей. Им была обещана помощь; они ее ждали, потому что сами всегда приходили на выручку своим соседям. Всегда. Но помощи не было… Поверить в то, что все сложилось именно так, на самом деле было практически невозможно.
За дверью начиналась очередная приемная зала. Левую стену украшала огромная мозаика из топазов различных оттенков, размеров и форм в диковинной золотой раме. Это была карта, которая изображала все страны, входившие в Орден Чести. Изумрудные переливы потловских степей пронзали сапфировые русла рек, дымчатыми топазами вились хребты Харадских гор, отделявшие лазурит озер Ольмхольма и опаловую россыпь Княжградского плоскогорья от таинственных переливов Латфора. Широкой запятой венчал все это великолепие нависший над Харадом самый северный из союзников – терракотовый Ррьёркский Кряж.
Когда по этой стене пробегали лучи солнца, зрелище было великолепное. Восхитительное.
Ольм провел пальцами по камням, изображающим холодную глубину одного из семи озер. Лонэ, Вейерсдаль, Гри, Тольм, Хо, Харивайд и граничащее с начинающимися на юге равнинами вэнзов – Освиге. В пяти из них архипелагами разбросаны острова, самый большой из которых Ольмхольм – сердце страны и резиденция Хальмгардской династии.
Созданный пять столетий назад предком Ольмара Людо Великим Орден Чести –
