Первыми ушли трое верующих во главе с Анастасией. Им нужно было ещё на какие-то церковные мероприятия.
Затем ушли Екатерина с Виталием, которым надо было в этот вечер ещё и выступать. Последними отца покинули Даниил и Александра.
Данила на прощание с удовольствием потискал отца в своих могучих объятиях, как тот раньше, но с меньшим успехом, делал сам.
Ушёл провожать свою Кирюшку и самый младший из сыновей.
До возвращения Кеши его родители успели убрать со стола, поставить мебель по местам, и вымыть посуду. У обоих настроение было прекрасным.
Его тем более не омрачала даже лёгкая, но в то же время приятная от осознания выполненного долга, усталость Ксении.
Поздно возвратившийся домой Иннокентий застал родителей уже в обнимку отдыхающими у телевизора.
Платон ещё несколько дней с удовольствием вспоминал отмеченный дома свой юбилей, хоть и не в полном составе, зато в тёплой, уютной, домашней обстановке.
Он также с удовольствием вспоминал и отмеченный на работе свой юбилей. Действительно, на столе получилось строго и красиво, как в ресторане, а за столом – непринуждённо, тепло и дружественно.
Через несколько дней даже Иван Гаврилович высоко оценил обычно привычное, но на этот раз непривычное, мероприятие:
– «Такого прекрасного дня рождения у нас ещё не было!» – наедине как-то поделился он с Надеждой.
И теперь счастливая улыбка не сходила с лица Платона.
У него все последующие дни было прекрасное расположение духа, которое не могли омрачить даже неожиданно нахлынувшие воспоминания.
Он вдруг вспомнил, что до сих пор Настя и Вася так и не нашли тёплые, зимние носки, специально связанные Алевтиной Сергеевной для сына – последнее, сделанное ею для Платона. Анастасия до сих пор так и недоделала для Платона, семь лет назад обещанную Васину бежевую курточку, которую Платон планировал использовать для работ ещё с бежевой Волгой ГАЗ-24, уже давно проданной Ксенией, как хозяйкой, за бесценок.
Но текущие бурные события последнего времени быстро отвлекли Платона от грустных воспоминаний.
После всех празднований юбилея, похода в пенсионный фонд, Платона вдруг поразила какая-то всеохватывающая, внутренняя радость, будто бы от свершения чего-то давно и упорно им ожидаемого, как будто его, наконец, выпустили на волю, чувство ощущения необыкновенной свободы от длительно им выполняемого долга.
Ему показалось, что он теперь может жить, как ему хочется, радостно, а не по грандиозным планам кого-то.
Причём эту радость уже не могли омрачить и поколебать окружающие его мелкие напасти и неприятности.
Лёгкая улыбка теперь не сходила с его лица. Было так, будто бы он теперь узнал что-то, что многие ещё не знают, не ведают, не чувствуют.
Даже лицо его стало ещё более одухотворённым, как будто он знает какую-то великую тайну бытия. У Платона теперь было ощущение, будто он прошёл терминатор, вышел на
