ение. Как это придурки с Запада отмечали свой Миллениум год назад?
А ведь некоторые из наших их ретивых приспешников тоже хотели отмечать начало Нового тысячелетия в прошлом году, пока грамотные люди их не одёрнули и не остановили.
Ведь совершенно очевидно из арифметики, что новые десятки, сотни, тысячи и т. д. начинаются с единицы, а не с нуля, а заканчиваются 10, 100, 1000 и т. д., а не девятками.
В конечном итоге, справедливость и математическая строгость, во всяком случае, в России, восторжествовали.
Осознание этого вновь вернуло Платона к его радужному состоянию.
Да ведь к тому же всё это ещё и начиналось… с понедельника!
Поэта тут же озарило:
Новый век начался с понедельника,
Как бы с чистого начал листа.
Я в тетрадь свою, для современника,
Запишу сейчас эти слова:
Здравствуй, здравствуй новый век!
Новое тысячелетие!
Новый год берёт разбег
В двадцать первое столетие.
Платон быстро вскочил и судорожно записал два четверостишия, пока не полились новые, заслоняющие прежние, строки.
Его суету прервала проснувшаяся Ксения:
– «Ты опять строчишь? Неугомонный ты мой! Хоть накинул бы на себя что-нибудь! А то ребёнок проснётся – сраму не оберёшься!».
Платон резко обернулся, инстинктивно закрывая левой рукой причинное место, вытягивая шею и вглядываясь на расстоянии в сморщенное сладким сном и надвинутым одеялом лицо своего самого младшего сыночка.
Близоруко прищуриваясь, он пытался разглядеть гримасу на лице Иннокентия. Но тот продолжал безмятежно и спокойно посапывать, надёжно сморенный долгой Новогодней ночью.
– «Да он спит ещё!» – слегка застенчиво тихо парировал муж.
Платон привык всегда спать голым. И сейчас, неожиданно поднятый с постели своим вдохновением, он совершенно не задумывался о своём внешнем виде – благо все ещё спали. Теперь же он сгрёб в охапку домашнюю одежду и под любовно-издевательский комментарий жены направился опустошать переполненный накануне винами и соками мочевой пузырь. А вслед ему неслось:
– «Смотри не расплескай!».
Только в этот момент Платон и почувствовал нестерпимую тягу к унитазу. Закончив привычные утренние процедуры, побрившись и сделав обязательную утреннюю зарядку, в ожидании завтрака – невольного продолжения вечернего застолья, – глава семьи, всё ещё пребывая в прекрасном расположении духа, вновь вернулся к своим стихам:
Чтобы хорошо жить,
Надо уметь творить!
И надо отдать должное:
Это дело сложное.
И действительно, его поэтический дар, обнаружившийся, а, скорее всего спровоцированный «Светиком-семицветиком», ещё тринадцать лет назад, став дополнительной составляющей его многогранного творчества, придавал его жизни состояние дополнительной уверенности, ощущение целостности и гармоничности.
И как истовый оптимист, он считал, что несмотря ни на что, живёт, в общем-то, хорошо! Но в данный момент поэт вынужден был подвести временную черту:
Мои любимые творения:
Писать короткие стихотворения.
Всего четыре строчки,
И нет «ни пня, ни кочки».
Не успел он дописать эти строчки, как, неожиданно взглянувшая через плечо мужа, тихо вставшая с постели Ксения, нежно обнимая его за плечи, любовно-вкрадчивым голоском спросила:
– «Про пенёчки пишешь, милый?».
– «Нет, про кочки, Красная шапочка!».
– «Платош! А почему ты сейчас назвал меня «Красной шапочкой?».
Глядя на выспавшееся и порозовевшее красивое лицо жены, любуясь её лучистыми зелёными глазами, Платон, запустив свою пятерню в её роскошные рыже-каштановые волосы, и дотягиваясь до её полуоткрытых ярко-розовых губ, не смог скрыть правды:
– «А потому, что я хочу натянуть тебя по самые уши!».
Успев увидеть широко открывшиеся от удивления и яркие от вожделения глаза жены, Платон парировал её возможные квази возражения страстным поцелуем. Однако желанию супругов, в чьих жилах уже заиграла накануне разбавленная алкоголем кровь, как часто бывало и ранее, не суждено было сбыться. Иннокентий заворочался и перевернулся на другой бок. Верный признак, что ребёнок скоро проснётся.
– «Ну, ладно, иди, поставь воду на плиту. Будем завтракать» – невольно распорядилась Ксения.
Платон уныло поплёлся на кухню. Но игривое настроение, заданное
