в себе самих язву неизбежного самоограничения в будущем, лишенными истинно-научной стройности, философской глубины и света, необходимо было бороться не во имя умеренности, не во имя того или другого примирительного шаблона, а во имя широких, самым решительным образом поставленных теоретических и практических задач. То, что имеет характер неумеренного размаха в требованиях и запросах Чернышевского, заслуживает свободной критики не само по себе, а только по отношению к его теоретическим обоснованиям и аргументам. Только люди со страстью, с смелым и независимым отношением к действительности могли-бы состязаться с Чернышевским с полным правом и надлежащим успехом. Только люди из той же партии движения и с тою же неутолимою жаждой свободного труда во всех сферах жизни, могли преодолеть Чернышевского, сразившись с ним во имя более прогрессивных и жизнеспособных философских начал. Но таких людей радикальная партия злобно и недоверчиво отгоняла от себя, а умеренно-либеральная не постигала во всю глубину и опрометчиво выпускала из рядов боевой журналистики.
А Громеке было решительно не под силу справиться с «Современником».
Остановимся еще на одном очень типичном эпизоде, характеризующем публицистический такт Громеки и отношение органа умеренного либерализма к своей журнальной задаче. В ноябре 1862 года, почти перед истечением срока приостановки «Современника» и «Русского Слова». Громека, в пылу наивного увлечения, поддавшись наплыву профессионального великодушие, побуждающего протянуть руку помощи утопающему антагонисту, совершенно неожиданно для читателей, выступает в роли ходатая перед официальными учреждениями за журналы, приостановленные в начале этого года. Он обращается с увещательной нотой к цензурному ведомству, объясняя ему в популярных выражениях, что закрытие журналов может принести вред не только литературе, но и правительству. Он убедительнейше просит выслушать его: «На душе у нас», говорит он, «давно лежит несколько слов, которые выслушать ей (цензуре) будет не бесполезно, так как дело касается лично её достоинства, а также достоинства литературы и выгод правительства». Вот уже около полугода, как литературное направление, известное под именем нигилизма, устранено вовсе из печати, хотя цензуре должно быть известно, что направление это пользуется сочувствием общества, составляет необходимое явление, которого нельзя вычеркнуть одним почерком пера. С этим направлением боролась почти вся журналистика, когда оно существовало наряду с другими литературными явлениями и фактами. Теперь оно под запретом, окружено ореолом мученичества. Как быть? Что делать тем людям, которые считали своим долгом бороться с литературным нигилизмом? «Честная и сколько-нибудь уважающая себя литература, пишет Громека в своем оригинальном журнальном рапорте, не может сражаться с мнениями, которые подвергаются преследованию и запрещаются цензурой. Разум не может подавать руки насилию».
