лед на этой реке был изрядно продырявлен, и потому приходилось в ночной темноте нащупывать его ногами, чтобы не угодить в полыньи, пробитые снарядами и минами. Может, это состояние льда успокоило немцев, и они не освещали ближайшие подступы к своим траншеям, хотя минометный огонь по льду они изредка вели и теперь. Однако, как назло, мне довелось именно здесь принять ледяную купель. Ведь угораздило же меня провалиться на побитом, но успевшем слегка спаяться на морозе льду. Наверное, еще и потому, что отвлекся от собственной безопасности – вглядываясь под ноги, одновременно старался в темноте разглядеть, как движется мой взвод.
Ухнул туда я сразу, и мои попытки выбраться из этой «проруби» были долго безуспешными, потому что лед, за который я почти в кромешной темноте хватался, состоял из мелких, едва схваченных ночным морозом ледяных осколков, да еще припорошенных снегом, и легко крошился в моих руках. Ощутимое течение все заметнее тянуло под лед, а телом уже чувствовал ледяной холод Друти. Набухли водой ватные брюки, телогрейка, тоже ватная, промокла почти до ворота, да еще ППШ весом более 5 кило, все это уменьшило мою естественную плавучесть.
Тут надо бы вспомнить русскую поговорку: «Все, что ни делается, – к лучшему». Когда мы в срочном порядке готовились к выполнению этой задачи, была команда выдать всем валенки. Незнакомый мне старшина, занимавшийся этой процедурой, когда бойцам всего взвода валенки были выданы, вдруг заявил, что они кончились. Надо же, командиру валенок не хватило!
Ну, мне всегда «везет», всю жизнь на мне что-нибудь кончается, даже дефицитные сигареты после войны в каком-нибудь табачном ларьке, или билеты на поезд, или очередь на троллейбус (когда такие очереди еще были в послевоенное время). Вот и валенки на мне закончились. Ладно, хоть бойцам всем достались. Ждать, когда старшина принесет дополнительную пару со склада, не было времени, и я увел свой взвод к назначенному месту.
Здесь же, в этой полынье на Друти, я поблагодарил судьбу за то, что на мне не валенки, а сапоги. Валенки бы быстро наполнились водой, набухли и еще сильнее тянули бы ко дну или вовсе могли сползти, и я бы остался босой. А если прибавить к этому, что плавать я вовсе не умел, то, переиначивая слова славного русского поэта Сергея Есенина о вере в Бога, можно было сказать:
Стыдно мне, что я раньше не плавал,
Горько мне – не умею теперь!
Понятно, что неизбежным следствием всех этих драматических обстоятельств могло быть только полное окончание моей фронтовой да и не только фронтовой жизни. Спасло тогда меня то, что поблизости постоянно шел штрафник-ординарец, которого я выбрал и назначил для этого в срочном порядке во время получения валенок. Срочность, с которой мне подчинили взвод, не дала возможности тогда узнать, а тем более запомнить фамилию этого бойца. Помню только, что это бывший младший лейтенант, моложе меня и по возрасту, но запомнил только имя его – Женя, – наверное, потому, что из-за его молодости все именно так к нему обращались.
