несколько дней он научился прицеливаться точней и знал, что его жертвы не слишком страдают. Беллами на всю жизнь запомнил страх и боль в глазах его первого оленя, перед тем как тот рухнул на землю. Впрочем, стрельба по животным была куда меньшим дерьмом, чем те преступления, которые в конечном итоге привели на Землю многих из сотни. Обрывая жизнь какого-то зверя, Беллами знал, что тот прожил весь свой век совершенно свободным.
Сотня заключенных, возможно, и получит обещанную свободу, но Беллами знал, что ему в этом смысле ничего не светит. Только не после того, что он сотворил с Канцлером. Если он будет ошиваться поблизости, когда приземлится следующий корабль, его, возможно, пристрелит первый же ступивший на Землю охранник.
А Беллами покончил со всем этим добром, вроде наказания, системы, общественного положения. Он не желал больше следовать правилам, которые установили другие люди, его тошнило от борьбы за существование. Конечно, выжить в лесу непросто, зато они с Октавией будут свободны.
Расставив руки для равновесия, он полусбежал-полусъехал по склону оврага, изо всех сил стараясь поменьше шуметь, чтоб не распугать окрестную дичь. Когда он, закончив спуск, шмякнулся в грязь, под его прохудившимися ботинками захлюпало. Беллами вздрогнул, когда в щели над подошвами стали затекать струйки воды. Возвращаться в лагерь в мокрых носках будет жутко некомфортно, это он уже узнал на собственной шкуре. Ему было досадно, что об этом не говорилось ни в одной из прочитанных им книг. Какой смысл знать, как сплести сеть из лозы или какими травами лечат ожоги, если вы и ходить-то толком не можете?
Повесив носки сушиться на ветку, Беллами сунул ноги в ручей. С тех пор как он ушел из лагеря, стало гораздо теплее, и холодная вода очень его взбодрила. Беллами закатал брюки до колен и побрел по ручью. Вода вихрилась вокруг его икр, а он улыбался, словно непроходимый дурак. Вот что ему особенно нравилось на Земле: скучное, обыденное занятие вроде мытья ног внезапно превращалось в грандиозное событие.
Над ручьем ветви деревьев не давали густой тени, поэтому солнце тут светило ярче. Рукам и лицу Беллами вдруг стало невыносимо жарко. Он стянул футболку, скомкал ее и швырнул на траву, а потом зачерпнул пригоршню воды и плеснул себе в лицо. Он улыбнулся, в который раз потрясенный откровением: у воды может быть вкус. На корабле были в ходу грубые шуточки про рециркулированную воду, вроде того, что, главным образом, вы пьете мочу собственного прадедушки. Беллами только теперь понял, что столетия фильтрации и очистки превратили корабельную воду в банальный набор молекул, состоящих из одного атома кислорода и двух – водорода, ничего более. Он снова потянулся и набрал полную пригоршню воды. Если бы ему пришлось описать ее вкус, он сказал бы, что она похожа на сочетание земли и неба, – и каждому, кто вздумал бы над этим посмеяться, вбил бы в глотку его поганый смех.
Из леса послышался треск. Беллами быстро повернулся, но не удержал равновесие и упал, подняв тучу брызг. Он тут же стремительно вскочил, ощущая, как под босыми
