их некоторое время не будет.
Мама шагнула вперед, в ее округлившихся глазах плескался ужас.
– Убери ее отсюда!
– Нет, – сказал Беллами, соскальзывая с дивана и становясь между матерью и Октавией. – Это не охранники, просто кто-то тусуется в коридоре. Незачем ее прятать.
Октавия захныкала, но сразу замолчала, когда мать задержала на ней дикий взгляд и забормотала: «О нет, о нет, о нет-нет-нет», запустив руки в растрепанную шевелюру. Она прислонилась к стене и со стуком сползла на пол.
Оглянувшись на Октавию, Беллами медленно подошел к матери и осторожно опустился перед ней на колени.
– Мам?
В нем опять рос страх, новый, совсем не такой, как тот, что терзал его во время инспекции охранников. Где-то в желудке возник холодный, парализующий ужас, от которого стыла в жилах кровь.
– Ты не понимаешь, – слабо сказала мать, глядя в пространство над головой Беллами, – они собираются убить меня. Забрать тебя и убить меня.
– Куда забрать? – дрожащим голосом спросил Беллами.
– Не обе сразу, – прошептала мама, ее глаза смотрели в никуда, – не обе сразу. – Она моргнула, сфокусировав, наконец, взгляд на Беллами. – У тебя может быть либо мать, либо сестра.
Глава 20
Гласс
Гласс преодолела последний лестничный марш и свернула в свой коридор, не опасаясь, что охрана задержит ее за нарушение комендантского часа. Ей казалось, будто она летит, и ее легкие шаги едва ли нарушали покой тихого коридора. Она поднесла руку к губам, еще хранящим память о поцелуях Люка, и улыбнулась.
В четвертом часу ночи корабль был пуст, коридорные лампы светили тускло. Расставание с Люком вызвало у нее почти физическую боль, но лучше уж перетерпеть это, чем попасться матери. Если достаточно быстро лечь спать, возможно, удастся убедить собственный разум, что Люк, теплый и сонный, свернулся калачиком рядом с ней.
Она поднесла большой палец к сенсорной панели и скользнула в дверь.
– Здравствуй, Гласс, – прозвучал с дивана голос матери.
Гласс сбилась с дыхания.
– Привет, я… я была… – промямлила она, подбирая слова.
Ее разум лихорадочно выискивал убедительный повод для ночной отлучки. Но она не могла больше лгать. Не могла. Особенно о Люке.
Бесконечно долгий миг прошел в молчании. В темноте Гласс не могла разглядеть выражение маминого лица, но чувствовала, что та сбита с толку и рассержена.
– Ты ведь была с ним, не так ли? – наконец спросила Соня.
– Да, – с облегчением сказала Гласс; наконец-то ей незачем больше врать. – Мам, я люблю его.
Соня шагнула вперед, и Гласс поняла, что на матери до сих пор черное вечернее платье, а ее губы подведены помадой. В воздухе витал почти неуловимый, исчезающий, аромат ее духов.
– А где ты была сегодня вечером? – устало спросила Гласс.
Все было точь-в-точь как
