не несет, а если и не совсем крепки, то слабит не больше разу в день. Кашель перестал эти дни. Температуру мерить прекратили, т. к. его нервит, что все время немного повышенная. Кушает хорошо, ест санатоген, сегодня пьет старый Рейнвейн.
Я долго мучилась, не знала, писать ли тебе, но решила, что иначе было бы нечестно с моей стороны. Я уверена, что ты поймешь меня и что поступила бы так же. Антону, конечно, не давай чувствовать в письмах, что я тебе писала, умоляю тебя, а то это его будет мучить. Пока я пишу, он все твердит, чтобы я писала, что ему лучше. Совершенно не понимаю причины, отчего ему сразу вчера сделалось нехорошо. Если бы ты знала, сколько я пережила, сколько перестрадала за это время. Для меня время с 3-го мая[347] до сих пор слилось во что-то одно, сплошное. Увидимся, расскажу много.
По-моему, мамаше лучше не говори, что Антон не поправляется, или скажи мягко, не волнуй ее. Надеюсь, что с каждым днем все будет лучше теперь. Антон все мечтал о возвращении домой морем, но, конечно, это несбыточно. Т. е. если бы он настолько поправился, это было бы отлично, чем в такую жару ехать в вагоне.
Пиши ему чаще и больше. На днях ездила в Фрейбург, велел заказать себе светлый фланелевый костюм.
Если бы я могла предвидеть или если бы Таубе намекнул, что может что-то с сердцем сделаться, или что процесс не останавливается, я бы ни за что не решилась ехать за границу. Ну, хочешь, ругай меня за письмо, а я знаю, что я должна была так написать. Очень хочу видеть тебя и очистить наши отношения от всего ненужного.
Целую тебя. Напиши мне искренно. Если б я писала не в присутствии Антона и не спешила бы, – написала бы полнее, не так сухо. Хотелось иначе писать. Оля
Год по содержанию.
13. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой
18-го августа [1904 г. С дороги]
Милая Маша, еду с головной болью, нехорошо мне. В Симферополе посадили ко мне даму. Я с ней не говорю, не хочется. Спала ничего себе, только встала очень рано. День будет бесконечный. Вчера была утомлена адски и голова болела. Есть буду в вагоне. Читаю Сарру[348]. Пиши мне. Целую мамашу, тебя крепко, кланяйся всем. Твоя Оля
Год по содержанию.
14. М.П. Чехова – О.Л. Книппер
18 августа [1904 г. Ялта – Москва]
Милая Хеопс[349], как доехала? Еще никто тебя не расстроил? Я очень скучаю и тоскую. Евочка и Миличка[350] вместе, а я все одна. Вчера вечером были С.П. Средина с Зиной[351], я плакала, вспоминая. Сегодня начала уборку – собрала посуду, вычистила с Онуфрием ковры, завтра будем укладывать в сундук. Одеяльце Антошино проветривается – завтра тоже уложу. Вчера, как ты уехала, накрапывал чуть-чуть дождь, и я ходила купаться. Спать легла в 9 часов, встала в 6-ть. Начала читать «Марью Лусьеву»[352]. Извощики хотели взять за наше путешествие по городу с бабушкой 2 р. 50 к., кроме купанья насчитали 8 концов, и все в гору. Я больше двух руб. не дала.
В этот день больной А.П. приехал в Москву из Ялты.
После смерти А.П. правление театра решило поставить единственную не шедшую на его сцене чеховскую пьесу «Иванов», где О.Л. играла жену героя.
Видимо, такое обращение возникло в связи с некоторой закрытостью, замкнутостью О.Л., отмечаемой многими ее знакомыми. Так, 1 октября 1907 г. ее приятельница художница Р.Н. Браиловская делилась с М.П. своим впечатлением о ее невестке, вынесенном, вероятно, после совместной поездки в Константинополь: «Для меня она сфинкс. Иногда я думаю: она слишком умна, чтоб я могла ее понять. Иногда мне кажется: у нее душа иная, незнакомая. Она оч. интересна стала, такая свежая, но одинокая. Она мне кажется одинокой» (ОР РГБ, 331.87.27).
Евочкой в семье шутя называли Е.Я. Чехову, Миличкой – Людмилу Павловну Чехову (по мужу Маркус-Евтушевская; 1841–1917), тетку М.П.
Дочь С.П. Срединой.
Только что вышедшая повесть А.В. Амфитеатрова.
