p>
Гипноз
Эта необычная история началась на уроке труда. Под руководством преподавателя Пал Никитича мужская половина нашего класса делала разделочные кухонные доски.
Эти доски, – говорил Пал Никитич, прохаживаясь между верстаками и зорко поглядывая на нас, – подарите своим мамам на 8-е Марта.
Мы по заранее проведенным контурам отпиливали лобзиком все ненужное, затем вставляли доски в большие громоздкие тиски и зачищали края напильником. После того, как все заусенцы и шероховатости были сняты, в дело вступала наждачная бумага, или, как мы ее называли, «шкурка». Обработанная ею доска делалась белой и гладкой.
Пал Никитич подходил к закончившим работу и гладил их изделия рукой.
Хорошо, – говорил он иным и цокал. – Ещё «шкурочкой» погладь, – бросал другим и шел дальше.
Мой дружок Колька, стоящий за соседним верстаком, от усердия высунул язык, на который липла древесная пыль.
Когда Пал Никитич подошел к нему, он уже вынул свою доску из тисков и гладил ее, словно котенка, закрыв глаза.
Молодец! – похвалил его учитель. – Хорошо обработал.
А теперь самое главное, – сказал Пал Никитич в конце урока. – Доска – это полдела. Её ещё надо разукрасить. – Он замолчал, обводя глазами класс. – У кого какие мысли есть на эту тему?
Несколько минут длилось молчание, потом робкий голос Димки Нефедова произнес: – Может, краской раскрасить?
Что на этой доске делают? – спросил его Пал Никитич.
Ну… – замялся Димка, – режут там… всякие овощи, колбасу.
И мясо! – выкрикнул Колька.
Вот! – поднял вверх указательный палец Пал Никитич. – Доска в большинстве случаев сырая, – сказал он непонятную фразу, а потом пояснил: – На доске режут различные овощи, опять же – мясо, доску моют, то есть она постоянно контактирует с водой. Стало быть, краска твоя, Нефедов, непременно с доски смоется. Понял?
Димка кивал головой.
А если увеличительным стеклом выжечь узоры? – закричал, озаренный догадкой, Колька.
Правильно. Вот этим вы и займетесь дома… Но! Сначала нарисуйте на доске узоры карандашом. Кто какие захочет, и у кого на сколько хватит выдумки. А уж затем по ним аккуратно выжигайте.
А у кого нет увеличительного стекла? – раздались голоса.
У кого нет, можно раскаленным гвоздем. Зажмите его в плоскогубцах, разогрейте на газовой плите, а затем… Но предупреждаю! – прервал свою речь Пал Никитич, – лучше это делать под присмотром родителей.
Домой мы шли, как всегда, не торопясь. Пускали в ручьи бумажные кораблики, сделанные заранее на последнем уроке. Колька свой даже раскрасить умудрился и теперь ревниво наблюдал, как он соревнуется с моим.
Мой кораблик был поменьше и поэтому все время обгонял его. Колька сердился, забегал вперед, отпуская кораблик в метрах трех от моего. Но мой все равно догонял Колькин.
Неудачный! – сказал Колька про него и раздавил корабль ногой.
Он на ходу открыл портфель, вытащил доску и стал ею любоваться.
Во сколько начнем? – обратился он ко мне.
Надо сказать, что Колька был очень увлекающимся человеком и, если что ему взбредало в голову, то он немедля пытался воплотить это в реальное дело.
Я только переоденусь и сразу к тебе. Лады?
Лады, – кивнул довольный приятель.
Дома, быстро съев булку с колбасой, я прихватил доску и помчался к другу на пятый этаж. Колька даже не снял форму. Впустив меня, он побежал к окну, на котором лежала его доска, и схватил увеличительное стекло. На доске карандашом был наспех нарисован простенький рисунок – ромашка. Один лепесток был уже выжжен.
Слишком медленно, – досадливо молвил Колька, – да и солнце то и дело прячется за облаками.
Куда торопишься? – я сел за кухонный стол, взял карандаш и стал думать, что же мне нарисовать.
Погоди. Я сейчас.
Колька вихрем сорвался с места и исчез за дверью. Заинтересованный, я пошел за ним. Заглянул в спальню, там его не было, в зал – там тоже никого.
Коля, ты где?
Тут раздался приглушенный голос из-под кровати, а вслед за этим показались его ноги. Извиваясь, словно червяк, Колька выполз оттуда, таща за собой пыльный ящик.
Вот, нашел! – он пошуровал в ящике и извлек оттуда большой и длинный гвоздь.
Теперь дело быстрей пойдет, – сказал он, довольный своей находкой, и снял
