задело. Она сказала, что все в порядке, дела у нее идут прекрасно, спасибо. В ее голосе угадывалось какое-то нетерпение, которое наводило на мысль, что она возмущена тем, что я навожу о ней справки; кроме того, она прибегла к тому вежливому тону, к которому прибегают дочери очень богатых людей, когда разговаривают со служащими отца, и это привело меня в бешенство.
Я прервал разговор, снова напомнил ей, что в случае надобности я в ее распоряжении, и положил трубку. Джина, которая все поняла по выражению моего лица, тактично заметила:
– В конце концов, она дочь миллионера.
– Знаю, – ответил я. – Отныне пусть сама о себе заботится. Она в буквальном смысле слова меня отшила.
На том и порешили.
Весь следующий месяц я ничего о ней не слышал. У меня было много работы, поскольку месяца через два я собирался в отпуск и хотел сдать дела в полном порядке Джеку Максуэллу, который должен был прилететь из Нью-Йорка сменить меня.
Я планировал провести неделю в Венеции, а потом закатиться на три недели на юг, в Искию. Это был мой первый долгий отпуск за четыре года, и я с нетерпением его ждал. Я собирался путешествовать один. Я люблю побыть в одиночестве, когда это удается, люблю сам решать, где и надолго ли остановиться: в компании же свобода передвижения всегда стеснена.
Спустя месяц и два дня после телефонного разговора с Хелен Чалмерс мне позвонил Джузеппе Френци, мой хороший друг, которой работал в редакции «Италиа дель пополо». Он пригласил меня на вечеринку, устраиваемую продюсером Гвидо Луччино в честь какой-то кинозвезды, которая произвела фурор на фестивале в Венеции.
Мне нравятся вечеринки по-итальянски. На них приятно и весело, а еда всегда отменная. Я сказал, что заеду за ним часов в восемь.
Когда мы добрались до дома Луччино, проезжая часть дороги была забита «кадиллаками», «роллс-ройсами» и «бугатти», и мой старый «бьюик» корчился от боли, пока я отыскивал, куда бы нам с ним приткнуться.
Вечер удался на славу. С большинством гостей я был знаком. Половину из них составляли американцы, и у Луччино всегда имелось вдоволь виски и водки. Часов в десять, изрядно нагрузившись, я прошел во двор полюбоваться луной и немного освежиться.
Там одиноко стояла девушка в белом вечернем платье. Ее обнаженные спина и плечи в лунном свете блестели, как фаянс.
Опершись на балюстраду и слегка запрокинув голову, она разглядывала луну. В ее лучах светлые волосы девушки лоснились, как атлас или стекловолокно. Я подошел к ней, остановился рядом и тоже уставился на луну.
– После этих джунглей под крышей тут просто благодать, – произнес я.
– Да.
Она не повернулась и не посмотрела на меня. Я украдкой скосил на нее глаза.
Она была красива: черты лица мелкие, алые губы поблескивают, в глазах отражается луна.
– Я-то думал, что знаю в Риме всех, – заметил я, – а с вами почему-то не знаком. Как
