опасным и враждебным (см., в частности, привычные для традиционной русской культуры представления о том, что лягушки живут в бесноватых, в них превращаются колдуны и ведьмы и т. д. [Новичкова 1995: 355–357; Ryan 1999: 73])[265]. «He повезло» лягушке и в медицинской терминологии, обозначившей словами «жаба» и «ангина» (транслитерации лат. слова с тем же значением) воспалительные болезни кожи и горла. Использование лягушек в гальванических экспериментах внесло в этот контекст ощутимый диссонанс. Теперь выяснилось, что как лягушки могут репрезентировать и в определенном (патолого-анатомическом) смысле «заменять» собою человека, так и человек оказывается «всего лишь» подменяющим собою лягушку. Идейный радикализм этой подмены будет осознан позднее – на пике научного, и в частности медицинского, позитивизма 1860-х гг. (см. об этом ниже), но его истоки намечаются уже в начале века – в текстах, риторизующих сравнение человека и лягушки не только как дань, но и как «ревизию» традиционной аналогии. Не случайно, быть может, упомянутая выше «Батрахомиомахия» становится предметом подражания именно на рубеже веков. В русской литературе первой половины XIX в. «Батрахомиомахия» удостаивается сразу трех разных переводов (не считая двух, появившихся еще в XVIII в.)[266]. В 1831 г. В. А. Жуковский создает свою «Войну мышей и лягушек» [Загарин 1883: 428 и след.][267]. Современники Жуковского могли, впрочем, и непосредственно оценить «обновленческий» радикализм соответствующего сравнения в текстах если не отечественной, то европейской литературы – хотя бы на примере образной беспощадности Виктора Гюго: «При лязге этих страшных орудий бедная девушка вздрогнула, словно мертвая лягушка, которой коснулся гальванический ток» («Собор Парижской Богоматери», 1831)[268]. Отсылки к гальванизму придают традиционному сравнению нетрадиционный смысл – отныне само это сравнение будет оправдываться не столько литературными, сколько научными предпочтениями, – не эстетикой, но этикой – «правдой» научного опыта и патолого-анатомического экспериментирования.
«Пляски смерти» и врачи-философы
Труп молчит или дает обеты, которые лишь приводят в сомнение о действиях жизни.
Литераторы эпохи романтизма шокируют читателя физиологическими и, в частности, патолого-анатомическими подробностями, дабы подчеркнуть разрыв с традицией «благодушного» и «малодушного» сентиментализма. Медицински детализованные картины болезни, смерти и посмертного разложения выражают радикализм «новой литературы» и «новой философии». Новизна формы гарантирует новизну содержания – пусть даже вполне банального. Таково, например, философическое рассуждение Франциска Рудольфа Вейса с традиционным призывом «помнить о смерти», опубликованное в 1820 г. все в том же «Вестнике Европы», содержащее подробное описание разложившегося тела молодой красавицы с копошащимися в нем червями. «Ты тоже будешь таким», – предрекает автор читателю
Схожие представления известны и в европейском фольклоре: [Bächtold-Stäubli 1930/1931: 127–136].
Первый русский перевод «Батрахомиомахии» был выполнен Ильей Копиевским и напечатан еще в 1700 г.: Притчи Эсоповы, на латинском и русском языке, их же Авиений стихами изобрази, совокупно же брань жаб и мышей Гомером древле описана со изрядными в обеих книгах лицами и с толкованием. В Амстердаме, лета 1700. Второй из известных переводов: Омирова Батрахомиомахия, то есть война мышей и лягушек, забавная поема. На российский язык переведена Васильем Рубаном. СПб., 1772 (2-е изд. – 1788 г.). Последующие переводы: Омирова брань лягушек и мышей. Перев. с греч. Алексея Огинского. СПб., 1812; Отрывок из Батрахомиомахии // Московский телеграф. 1826. Ч. IX, отд. 1. С. 108–111 (перевод Вилламова); Омирова Батрахомиомахия, или Война лягушек и мышей, переложенная в стихи. М., 1845 (переводчик – штабс-капитан Телегин. Перевод удостоился уничижительных рецензий «Отечественных записок» (1845. № 9. Отд. VI. С. 18) и «Современника» (1845. Т. 40. С. 106)). В 1880-е гг. вышло еще три перевода: переложение В. А. Воскресенского (Война мышей и лягушек. Забавная поэма Гомера. СПб., 1880); В. М. Краузе (Война мышей и лягушек. Омск, 1884) и И. Б. Христофорова (Батрахиомахия, или Война мышей и лягушек // Журнал министерства народного просвещения. 1886. № 8. С. 66–79).
Загарин – псевдоним Л. И. Поливанова.
Об исключительной популярности романов Гюго, и в частности «Собора Парижской Богоматери», в России 1830-х гг. см.: [Achinger 1991: 356–361; 380–387].
