развода. Он живо представил, как Ева объясняет, что мужской ум слишком груб, чтобы оценить такие вещи. Эта женщина словно сошла с экрана европейского артхаусного кино, ну или рекламы кофе. Тяжелые ресницы, томные карие глаза, густые брови, похожие на каллиграфический росчерк тонкого пера, массивный узел угольно-черных волос на затылке… в общем и целом не в его вкусе, но несомненно красива. Особенно на фоне убогого окружения.
– Надо поздороваться, – сказал Лоренс. – Наверно, она приехала по обмену, а мы еще не познакомили ее с обычаями нашей родины.
– Ты понимаешь, что в нашем возрасте это выглядит нелепо?
– Тебе даже не интересно знать, кто она такая?
Джеймс снова окинул женщину взглядом. Судя по позе, ей совершенно не хотелось общаться. Руку с бокалом она судорожно прижимала локтем к боку. Джеймс терялся в догадках, кто она и зачем явилась сюда. Он, возможно, подошел бы, если бы был один, поскольку больше никто в зале не представлял для него интереса. Но Джеймсу не хотелось наблюдать, как Лоренс разыгрывает донжуана.
– Я знаю, кто она такая. Она жена того типа, который даст тебе в морду через пятнадцать минут, – грубо ответил он.
– Думаешь, она пришла не одна?
– Конечно, не одна.
Джеймс сразу понял, что загадочная незнакомка явилась со стороны. Она совершенно точно не ходила в школу Райз-Парк. Никоим образом он не проглядел бы ее в юношеские годы. Видимо, чей-то трофей… то есть жена, которая неохотно притащилась вместе с мужем на вечеринку. И другие женщины явно не были с ней знакомы – таким образом Джеймс убедился, что прав.
– Ну, одна или нет, но она красавица.
– Не такая уж красавица и вообще не в моем вкусе, – огрызнулся Джеймс, надеясь, что Лоренс заткнется.
Тут женщина обернулась, залпом допила вино и взяла сумочку.
– Ужас… Пенелопа Крус уходит? Не пущу, – решительно заявил Лоренс.
8
В двадцать лет Анна иногда мечтала, как вновь встретится с Джеймсом Фрейзером, и мысленно сочиняла замысловатую отповедь. Язвительную нотацию, которую она собиралась прочесть ему в присутствии жены, детей и сотрудников, чтобы все поняли, какой он злобный и самовлюбленный сукин сын. В воображении эта сцена обычно заканчивалась общими аплодисментами.
И вот Джеймс оказался перед ней. Прямо здесь. Во плоти.
Анна могла бы запросто подойти и сказать то, что думала. Но в голову не приходило ничего, кроме: «Я не хочу даже находиться с тобой в одной комнате».
Надо было отдать Джеймсу должное, он сохранил форму. Те же иссиня-черные волосы, с нарочитой небрежностью взлохмаченные, вместо дурацких «занавесок», которые мальчишки носили в девяностых. Подбородок, как в рекламе бритвенных станков, оставался по-прежнему тверд, как и, без сомнения, его сердце. Джеймс обладал типичной красотой актера из рекламного ролика, которая теперь совершенно не трогала Анну.
Он, как и подобает мужчине за тридцать,
