останетесь живы после изучения, – ответил он незамедлительно. – Или – до. Берегитесь: ночью ползают ядовитые гады.
– Слышал, Прохор? Держись от господина Карно подальше.
Прочие расспросы решил я отложить до утра. Мне нужно было собраться с мыслями и силами.
Странной могла показаться совместная та ночёвка, но так безопаснее на случай нападения грабителей сильнейших, и мы вместе вскипятили кофе и поужинали рисом и финиками, а после принялись расстилать свои одеяла в некотором отдалении от туш несчастных животных.
– Как бы они не перерезали нас, – шепнул Прохор, точно знал, что я собрался поразмышлять о некоторых чертах его характера.
– Ножи отбери.
– Передушат… Камнями перебьют, – не мог решить он.
– Утопят, затопчут верблюдами, похоронят заживо… заговорят, – предложил я, но он не понял.
– Может, связать? За ноги, как лошадей?
– А если бедуины нападут? – предостерёг я. – Что это у тебя в кисете?
– Воду кипятили – один из них подошёл и сглазил, – сообщил он, – или кинул чего. У меня свой чаёк припасён.
После, так чтобы он видел, я умышленно медленно выпил и кофе и его чаёк.
Запах знакомых трав тревожил какие-то старые воспоминания о давно покинутом Отечестве. В свете догорающих углей Карно перебирал найденные документы, после осмотра каждого делая глоток из фляги с вином. Я незаметно падал в дрёму, и казалось, что просыпался несколько раз, видя Прохора, беззвучно трясшего Хаима и совавшего ему под нос тугой свёрток с неведомыми письменами, но очнувшись вдруг утром, обнаружил, что иудея и его провожатых простыл и след. Я поднял обоих своих спутников.
– Вязать надо было, – хмыкнул Прохор. – Да ну и пёс с ними.
– Как бы не так, – сказал я. – Могут обвинить нас в воровстве, а местным жителям для этого свидетелей не требуются. За кражу и в Одессе полагается кнут, а тут и вовсе отсекут руку.
Карно в нашем разговоре участия не принимал, он сразу бросился пересчитывать манускрипты, и к радости своей обнаружили, что ни одного не пропало. Самый, по общему мнению, ценный, Прохор с удовольствием извлёк из-за пазухи, никак не желая с ним расставаться. Француз протянул к свёртку руку, но Хлебников отдёрнул её и убрал за спину. Древность ветхого папируса, который невозможно разделить без опасения повредить безвозвратно, казалась сомнительной, но он перекочевал в мою чересседельную суму.
– Но это я придумал его обыскать! – запротестовал Жан-Луи, зная, что ничего тем не добьётся, а Прохор только плюнул в сторону верблюжьих туш, от которых уже начало потягивать смрадом.
Карно я, конечно, не доверял, рукописи мы поделили надвое, свиток Прохора, это яблоко раздора, присоединили к моей части добычи, при этом француз лишь усмехнулся, но спорить не стал, заносчиво заметив лишь, что ему и половины хватит, чтобы нащупать смысл целого. На это я парировал, что Хаим смысл и без того знал, да только не зря приехал собирать целое из кусков. Впрочем,
