и уже опытным движением карандаша лишь парой-другой росчерков мог придать глазкам на узкой, плоской, наглой, щекастой и милой мордочке любое выражение: от преисполненной брезгливым вниманием и пристальности бездомного доктора наук, с мутным взглядом, ворсистыми большими ушами и слегка отвисшей и посиневшей от длительной неподвижности губой, – до немножко рассеянной и в значительной степени непристойной непринужденности очень шустрого, уверенного в своих способностях губастого бесенка на момент обнародования результатов самого страшного суда. Рисовал он действительно неплохо. Его как-то одно время сильно удивляло, в силу каких причин бесовское отродье, такое падкое по свидетельствам очевидцев до неокрепших детских душ, не торопится за ним, в то время как он неоднократно (и при свидетелях) предлагал собственную нематериальную часть в обмен на полное собрание «King Crimson» с их берущими за душу образными формами. Все-таки он далек был от мысли, что такого рода соглашение виделось другой высокой стороне слишком большой ценой.
Здесь хорошо росла елка с рябиной. Неповрежденных крестовин практически не было, те, что еще хоть как-то стояли и не падали, навевали уныние и апатичную усталость. Со скукой проблуждав в безмолвном и пострашневшем лесу, скупо освещенном бледным пятном луны, с полчаса и едва не заблудившись, он все же набрел на трухлявые остатки ограды давно заброшенного кладбища. Ощущение произошедшей с кем-то смутной давней беды теперь не оставляло его. Торчавшие набекрень из кустов и темноты длинные косые жерди и полуразвалившиеся от старости метла в лунном свете напоминали толком не доработанный эскиз к его будущему сну. Между всем этим, полускрытые в траве, темнели остатки надгробий. Он остановился, вытер ладонь о штанину, положил руки на неприятно коловшуюся иссохшую жердь и осмотрел видимую часть кладбища, как осматривают побитое гарью и застарелыми следами крови поле будущей деятельности.
Круглое голубоватое лицо луны проступало за черными плетьями ветвей, делая тени резкими, накладывая тени одна на другую, в отдалении подробностей было уже не разобрать. За спиной молча стоял лес, там изредка возникали и исчезали, тускнея, неясные слабые огоньки – наверное, светлячки. Дальше различалось еще что-то, что-то вроде разреженного неблизкого мерцания фосфоресцирующей гнилой древесины, что могло быть также игрой воображения. Там, по-видимому, и начиналось знаменитое болото, казалось, временами с той стороны находил тяжелый дух; тишина не была полной, где-то далеко-далеко слышалось некое изможденное сухое поскрипывание, сверчки больше не трещали, хотя до того всю дорогу слышалось их тоскливое пение. Застоявшуюся тишину ожидания и пустоты не беспокоило даже слабое шевеление воздуха. Совсем некстати усталая память набросала мутную картинку: из необъятного, как карьер, ржавого ковша экскаватора загорелые
