а ему, Федору, придется влачить жалкое существование на болотах. Несправедлив мир!
– Не, ваш сиясьва, – залопотал мужик, стягивая шапку с головы, – недалече ужо.
Абориген, чего с него взять. «Ваш сиясьва» – это, надо думать, «ваше сиятельство». Федор брезгливо поморщился, проводник казался ему живым воплощением болота – такой же серый, неухоженный, дремучий и счастливый в своей дремучести. А еще воняет, точно год не мылся. И Федору, последнему представителю древнего и славного рода Луковских, предстоит доживать свой век в окружении подобных существ?! А все Николаша с его картами да глупыми шуточками, что Амур удачливых любит, а Федор, выходит, неудачлив.
Ох и жалел же он потом о бесшабашной своей веселости, когда кредиторы объявились и пришлось выбирать между смертью и полным разорением. Тогда Федор всерьез о смерти подумывал, даже пистолет отцовский к виску приставлял, но убоялся. Жить захотелось немилосердно, вот и пришлось продать все, что на продажу годилось, одно это поместье, матушкиной теткой завещанное, осталось, да и то потому, что деньги за него совсем уж смешные предлагали.
Пригодилось старухино наследство. Чтобы в столице жить, деньги надобны, а если ты беден, то никому, невзирая на былые заслуги, не нужен. Федор первое время удивлялся, отчего ж все про него забыли, а как получил письмо от любезной Елизаветы Петровны, враз все на свои места встало.
Ох, Лизонька, ангел белокурый, Юнона, благородная Диана-охотница, ожившая мечта, которой Федор посвящал стихи, и даже о женитьбе подумывал… В письме своем в выражениях изысканно-вежливых, подобающих воспитанной девице, Елизавета Петровна просила боле не докучать ей вниманием.
Конь сочувственно всхрапнул, и Федор похлопал благородное животное по шее. Нерон да угодья на болотах – вот и все его состояние, и то Нерона Николаша «подарил» перед отъездом.
От мрачных мыслей графа отвлекло черное пятно, выплывшее из тумана. По мере приближения пятно росло, ширилось, пока не превратилось в темную лохматую стену леса.
– Что это, милейший? – Федор не знал, как следует обращаться к крестьянам, которые так отличались от привычной городской прислуги. Мужик вздрогнул и потянулся за шапкой – ох уж эти провинциальные привычки.
– Отвечай!
– Ведьмин лес! – Проводник согнулся в поклоне и едва не свалился с лошади. Коняшка у него была не чета Нерону – низенькая, грязная, с провисшей спиной и выпирающими ребрами, но шустрая. И болот не боялась, привыкла, видать.
– Сам вижу, что лес.
– Нехорошее место, ваш сиясьва! Ведьмино, как есть ведьмино! – Мужик перекрестился и веско добавил: – Гиблое!
Федор посмотрел на лес с интересом. Они подъехали достаточно близко, и черная стена распалась на сотни угрюмых высоченных елей с тяжелыми темно-зелеными лапами и хрупкими, утопающими в низких облаках верхушками. По спине пробежал холодок, от леса явственно
