в Париже, но, думаю, что-то произошло.
Понимаешь, это трудно объяснить, но практически вся моя семья очень упёртая. Марта, отец, Юл… из них вообще никто первым не идёт мириться. Не признаёт, что неправ. Практически не объясняет, почему принимает те или иные решения. Я знаю, Марта думала, что отец никогда её не простит. Но даже не попыталась с ним поговорить. Просто ушла. Хотя у неё в нашем доме была своя огромная комната, танцзал, всё, что душе угодно. Мансарда была её. Место гнездования, как она говорила. Хотя ведь и я ушла тоже. Но только прошлой осенью, когда… – Майя вдруг остановилась, потёрла шрам на виске и взглянула на Диану:
– Расскажи теперь мне ты, какая она была?
Диана вздрогнула, будто очнувшись от наваждения, таким удивительным был голос Майи: тёплым, грудным, будто настоянным на терпких таёжных травах. Его просто хотелось слушать, в нём хотелось раствориться. И от необъяснимого желания довериться Диану понесло, как будто плотину прорвало. Она вспоминала первые минуты знакомства, первые уроки танго, на которые Марта пришла и так поразила чувством не просто ритма, но сути, что уже через двадцать минут с ней хотели танцевать все девушки на занятии, а несколько парней ревниво погладывали на стройную высокую фигурку, с лёгкостью ведущую партнёршу так, будто кроме дамы в руках для новой тангеры не существовало никого.
– Я думала, Костя и Володька – они преподаватели в моей школе, но ещё и мои друзья и наши постоянные кавалеры, даже поссорятся с ней, так лихо Марта уводила девушек у них из-под носа одним только полувзмахом своих длиннющих ресниц. Костю ты, кстати, видела.
Майя, памятуя о том, что в первую очередь ей нужны подробности отношений между спутниками Марты в её последний день, осторожно приступила к осуществлению своего плана. Слегка отклонилась на спинку дивана, вопросительно вздёрнула бровь:
– С парнями танцевала?
– Нет, она с ними даже не вставала в пару никогда, только с девчонками. Это я с ними номера, например, работаю, а Марта – нет. Марта в танго была жестока и нежна, и для неё танго – только свобода, где не надо даже любви, она вела, будто черпая руками, грудью, поворотом головы тени смелости и дикой страсти. Ты бы видела её: лукавство и детство, возносила и крушила, и эти её движения в танце были как продолжение её огромной души.
Знаешь, кто-то из наших поэтов сказал очень точно: «Март. Провода оглушённой печали тянутся нервами над головой… Девушки клеятся, будто листочки у позвонка…»[11]. К Марте постоянно кто-то клеился, и она и вправду своей взрывной солнечностью глушила печаль у каждого.
Верлен осторожно, будто пробуя босыми пальцами воду в проруби, спросила:
– Ты говоришь, что чуть не поссорились. А что потом? Как твои преподаватели к Марте относились?
– Отлично! Все очень быстро подружились, и мы много бродили всей компанией и по крышам, и в метро, и просто по проспектам. Нас набиралось человек по десять – двенадцать,
У. Ангелевская.
