И ещё сегодня они этого все не понимают.
А Набоков:
Здесь мы встретили старую власть, оскалившую зубы…
и всё в этом духе. Но
вот старый строй свергнут, наступила счастливая заря,
скоро Учредительное Собрание. Кажется, и сам устыдясь такой речи, Набоков закончил быстро.
Ну а Винавер вряд ли о чём в мире может говорить, не расплываясь по священной памяти 1-й Думы.
Как изгнанники на родную землю, мы возвращаемся сегодня на эту трибуну… Святость дорогих воспоминаний… 72 дня мы творили государственную работу в этих стенах…
Думает Маклаков: государственная ваша работа была – с первого дня, раньше первого заседания, вместо сотрудничества с властью объявить ей войну. Вместо того чтоб умерить безрассудное революционное нетерпение общества, вы сами его подстрекали. Ни о какой постепенности реформ вы не хотели и слышать. (Ещё нельзя сказать вслух, а уже теперь это видно: историческая власть не имела права капитулировать перед такой неразумной улицей, как ваша гордая Дума.)
Наконец доплыл Винавер и до заслуг 4-й Думы в день 27 февраля, как она
в лице её вождя, председателя, имела мужество взять в свои руки революционную исполнительную власть. (Рукоплескания центра, «браво» и молчание хор.)
Мечтала 1-я Дума об отмене смертной казни навсегда – и вот нынешняя народная власть навсегда её отменила! (Рукоплескания, «Керенский!» – и все приветствуют Керенского. Он встает с раненой рукой и раскланивается.)
Наши заветы переданы в надёжные руки… мы сторицею вознаграждены за всё, нами испытанное… Вы, господа Временное правительство, имейте мужество власти. И знайте, что народ охранит вас от всякого покушения.
А за Винавером зачередили ещё четверо серых перводумцев, уже совсем не таких ораторов, – и накачивалось всё гуще усыпление под тем стеклянным потолком, какого не было над Думой 1-й, а поставили его после обвала крыши над Думой 2-й. Начинали зевать.
Родзянко объявил перерыв.
Перерыв? Могло бы, кажется, и вовсе кончиться, что ли. (Всем кадетам сегодня вечером ещё на митинги, шесть больших митингов в честь 1-й Думы, нашей святыни.) Да и где тут теперь гулять, встречаться, беседовать депутатам? Везде – солдатня, везде уж слишком демократическая публика, а буфет прежний не работает.
Но в одной груди – зреет и жжёт. Что за постыдный и старомодный спектакль? О чём мы тут все, когда Россия разваливается в эти самые минуты? И никто не соберётся со смелостью прорвать удремляющий ритуал? Смелостью – иметь же наконец и мнение, и швырнуть его в переполнении враждебном.
Это – Шульгин. Эти недели под обломками Думы он первый и звал её воскресить. Но то, что устроено сегодня, – не Дума, а насмешка.
Родзянко возобновляет заседание. Теперь – ораторы от фракций 4-й Думы. Он приглашает с крайнего лева – с большевика
