только меня, я это сознаю и не пытаюсь уйти от ответственности. Честное слово, Беатрис, я просто не предполагал, что такое возможно!
Я ласково погладила его, этого глупого мальчишку, по голове и сказала:
– Дорогой, тебе не стоит винить себя одного. Да, собственно, никого винить и не нужно. Не за что. Просто ты давно мечтал обо мне, а я – о тебе. И ничьей вины тут нет.
Гарри поднял на меня полные слез глаза, и я заметила, что в них блеснул лучик надежды.
– Но это же грех? – неуверенно сказал он.
Я пожала плечами; при этом мое платье вновь распахнулось, и стали видны шелковистое плечо и округлая грудь. Гарри просто глаз от них не мог отвести.
– А я совершенно не воспринимаю это как грех, – сказала я. – Я всегда знаю, чувствую, если поступаю неправильно, но это мне отнюдь не кажется неправильным. Наоборот, у меня такое ощущение, словно именно так я и должна была поступить, именно к этому я и шла всю жизнь. Нет, мне это не кажется ни грехом, ни чем-то неправильным.
– И все же это неправильно, – упрямо повторил Гарри, по-прежнему не сводя глаз с моего обнаженного тела. – Неправильно. И нельзя говорить, что это не грех, только потому, что тебе это кажется правильным…
Он говорил сейчас, как скучный, авторитарный мужчина-всезнайка, и я перестала слушать. Чувствуя, как голос Гарри куда-то уплывает, я снова легла на спину и закрыла глаза, а он прилег рядом со мной, опираясь на локоть.
– Твои доводы лишены логики, Беатрис… – сказал он и больше уж не прибавил ни слова. Наклонившись, он стал нежно целовать мои сомкнутые веки, едва касаясь их, точно бабочка цветка.
Я не пошевелилась – только вздохнула, когда он начал губами выстраивать линейку поцелуев у меня на щеке, на шее, на нежной впадинке между грудями. Он отталкивал лбом расстегнутые полы бархатного жакета и терся лицом о мои красивые округлые груди. Он в эти минуты был столь же нежен, сколь был груб вначале. Потом он взял в рот мой набухший сосок и глухо пробормотал:
– Это грех.
Глаза его были закрыты, и он не мог видеть, что я улыбаюсь.
Я по-прежнему лежала совершенно неподвижно, чувствуя сомкнутыми веками горячие лучи солнца. Потом тяжелое тело Гарри вновь навалилось на меня, и я поняла: он снова возбужден и жаждет любви. Он, возможно, и был неплохо образован и владел искусством риторики, зато я владела высшей магией, звонкой, поющей магией Широкого Дола, и в моих руках была сейчас та сила, что притянула друг к другу наши молодые тела. Мы двигались слаженно, словно исполняя некий чудесный любовный танец, и яркая искра наслаждения вспыхнула снова при первом же соитии, точно молния перед надвигающейся бурей, но самой бури так и не случилось. Мы ласкали друг друга, точно две игривые выдры, повернувшись друг к другу лицом, сплетясь телами, но не спеша.
– Это грех, я не должен этого делать, – все твердил Гарри, и эти слова, как ни странно, возбуждающе действовали на нас обоих.
– Я
