К середине века клан опутал долговыми сетями чуть ли не все простое население Восточного Забайкалья, доведя его до нищеты. И никто им был не указ, везде протянулись многочисленные ветви ядовитого родословного древа…
Муравьев первым понял вред такой черной монополии, взял и рассек серебряного осьминога, да пригласил массу новых подрядчиков и купцов. Проезжая нынче Бянкино, я застал семью Кандинских уже в упадке. Тут помнили моего отца и меня, а я помнил шикарную жизнь серебряного клана… Теперь же в доме было мрачно. Хозяева положили меня в большой комнате, которая сплошь оказалась увешана портретами иркутских Архиереев, и действовала угнетающе. Мне долго не удавалось заснуть – физиономии на картинах были страшные, видно, художник попался немудрый, однако сумел придать чумную выразительность глазам… Ночью мне даже приснились эти глаза, прожигающие своей ненавистью все мое существо, исполненное планов и задумок.
В селе поговаривали, что Кандинские все свои капиталы в виде золотого клада зарыли в окрестностях Нерчинска, возле Шивкинских столбов. Многие уже пытались отыскать их там, но безуспешно…
«Аргунь»
Шилка, Забайкальская красавица, одна из истоков Амура, давно уже не знала покоя. На ней при Шилкинском заводе была выстроена гавань, в которой вовсю кипела работа – здесь строились склады, баржи и снаряжалась первая Амурская экспедиция. Название реки произошло от тунгусского «Силькари», что означает примерно следующее: «широкая река в узкой речной долине». В верховьях она лысая, где неспешно протекает среди сопок и долин, но ниже Стретенска скалы сжимают русло каменными лапами, течение реки убыстряется, и Шилка бодро втекает в дремучую тайгу… Осенью ее низовья раскрашиваются во все цвета, и глаза разбегаются, но терять бдительность нельзя! Утесы и каменные зубы не прощают оплошностей, и не один зазевавшийся баркас нашел свой приют в водоворотах Силькари…
Техникой построек в гавани занимался когда-то знаменитый корабельный инженер Михаил Шарубин, которого посылали аж в Америку для повышения образования. Вернувшись, он не раз поражал Кронштадт новыми хитрыми приемами в кораблестроении. Один раз даже переделал фрегат в пароход… К сожалению, как водится, эта способная и чистая русская душа не выдержала борьбы с рутиной и спилась. Я увидел инженера уже совершенно больного, с ртутными глазами. Его постоянно сопровождал ординарец, в обязанности которого входило не давать Шарубину пить. Однако ни соглядатай, ни обещания, ни клятвы, даваемые Козакевичу – ничто не помогало. К каждому вечеру он умудрялся набираться до того, что язык его еле ворочался, хотя ноги еще держали.
Как-то мы с Козакевичем завели печальный разговор о погибающем корабеле:
– Знаете, я много думал – отчего так происходит? Я всегда считал, что люди пьют от безделья.
– Это бездуховные люди пьют от безделья! –
