знание себе, семнадцатилетней? Той, что спасается, как может, от занесенной Варвариной духовной розги? Той, что понимает все так, как чувствует: бьют, значит, больно. Нет в этом пользы. Лезут в душу – плакать хочется. И не может быть это хорошо и правильно.
А Варвара, как чувствует, что предстоит нам ее пересматривать, сечет больно. Отметины, отметины должны оставаться. И желательно – на всю жизнь. В ее представлении мы еще не люди – так, что-то неопределенное. Мы не должны были обижаться, мы не могли свое суждение иметь, казалось, она нарочно ставит за пятерочный ответ четверку, чтоб мы в едином вздохе молча проглатывали обиду. А что еще мы могли?
Была у нас в классе Саша Годовась, девочка из очень глухой белорусской деревни. Наша Голубинка – не Москва и даже не Краматорск, но Саше из Белоруссии она показалась Парижем. Ее потрясло все – шахты, двухэтажные дома, электричество и школьная канализация. И еще ее потрясли наши всякие побочные знания. Что касается учебников, их она знала в пятнадцать раз лучше нас. Но она не знала, что такое саксофон, трикотаж, муззапись и террикон. Самолюбивая, старательная девочка очень хотела ликвидировать разницу между городом и деревней. И очень скоро город остался позади. К каждому уроку она припасала для учителя вопросы, сначала это были лучшие минуты на уроке – веселые и разнообразные.
– Скажите, пожалуйста, – спрашивала она, – что такое макиавеллизм?
Варвару ее вопросы выводили из себя. Постепенно мы поняли, что дотошная Саша Годовась стала задавать такие вопросы, на которые Варвара просто не могла ответить.
– Что такое принцип легитимизма и борьба за инвеституру?
– Мне надоели твои глупости! – кричала Варвара. – Учи то, что тебе задано!
Саша садилась, но на следующий день она снова приходила с вопросами, лезла с ними к нам. Мы, честное слово, не могли ей ответить.
– Врете небось, – не верила она. – Вы должны знать. Ну ладно, я спрошу у Варвары.
Мы уже перестали иронически относиться к Сашиным вопросам, мы сами с удовольствием слушали про всякие неизвестные вещи. Но Варвара совсем взбесилась: она сказала, что Саша сознательно срывает преподавание политического предмета – истории, и она этого так не оставит. И она запретила Саше ходить к ней на урок. Наша ненависть к Варваре дошла до предела. А Саша не могла понять, в чем дело. Она обожала историю. Она ухитрялась находить ее всюду, даже теоремы были интересны ей тем, что они были впервые доказаны в таком-то веке и такой-то стране. Она приникала к замочной скважине и слушала бубнящую Варвару, а потом спрашивала:
– Лина, я не расслышала или не поняла: какая политическая платформа у попа Гапона? Ведь мне кажется, Ленин говорил о нем хорошо?
И тогда я не пошла в школу. Я объявила забастовку в знак солидарности с Сашей. Дома я сказала, что у меня болит голова. Вечером пришли девчонки.
– Чего ты
