ее рта объяснялось не запущенностью или болезнью. Ее зубы – верхние и нижние – были аккуратно спилены до треугольников с острыми вершинами.
– Это сделали файандленцы, – сказала она.
– С тобой? С твоими сестрами?
– Со всеми шлюхами.
– И со Сленьей?
– Нет, ее они убили.
Я не знал, что сказать, поэтому полез в задний карман брюк, где лежал бумажник, набитый крупными купюрами, которые я получил в госпитале.
– У меня только сотня, – сказал я, протягивая ей банкноту, а остальные засунул обратно в портмоне.
– Я разменяю, – ответила она. – У женщин, которые работают на улице, всегда есть мелочь.
Она взяла у меня банкноту, отвернулась, выдвинула ящик комода и стала копаться в нем, а я оценивающим взглядом окинул ее тело. Я не знал, что они сделали с ее ногами и отчего она шаркала, словно древняя старуха, но на вид ей было слегка за двадцать. Узкая спина, соблазнительные ягодицы под тонкой тканью. Помня о ее страданиях, я испытывал к ней жалость, одновременно ощущая и первые толчки возбуждения.
Наконец она обернулась ко мне, показала пять серебряных монет и сложила их аккуратной стопкой на комоде.
– Эльва, можешь оставить их себе. Я ухожу, – сказал я.
Я устыдился ее состояния и своих желаний.
Она не ответила, лишь откинулась назад и вставила шнур в розетку над полом. Электрический вентилятор ожил, разгоняя духоту. Эльва выпрямилась, поток воздуха натянул блузку у нее на груди, и я разглядел сквозь тонкую ткань темные набухшие соски.
Она начала расстегивать пуговицы.
– Эльва, я не останусь.
Она замешкалась, теперь ее грудки, полностью обнаженные, виднелись между краями блузки.
– Я вам не нравлюсь? Чего бы вам хотелось?
Прежде чем я ответил, прежде чем пробормотал что-то жалкое, мы оба услышали глухой стук совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, за которым последовал жалобный детский плач. Эльва резко отвернулась, подошла к двери в дальнем конце спальни и вошла, оставив дверь открытой.
За дверью оказалась еще одна душная комнатенка, гудели насекомые, посередине стояла детская кроватка, сплетенная из лозы. Ребенок выпал из кроватки и теперь лежал на полу, надрываясь от плача. Эльва подхватила младенца, резким движением сдернула пеленку и бросила мокрую тряпку на пол. Затем прижала головку малыша к груди и принялась его утешать. Младенец надрывался от крика, покрасневшее личико блестело от слез и слюны, но Эльва снова и снова покрывала головку сына поцелуями.
Вероятно, ребенок упал прямо на руку. Когда Эльва попыталась пальцами разжать крошечный кулачок, младенец зашелся криком. Эльва поцеловала его ручку.
Она целовала пальчики, целовала ладошку, целовала крохотный пухлый кулачок.
Затем Эльва открыла рот, и в свете, падавшем из другой комнаты,
