рое его судят, исключительно на основании вашего полного в этом отношении и безусловного единодушия. Следовательно, если единодушия в этом вопросе у вас не возникнет, вы должны будете подсудимую оправдать.
По обыкновению, судья добавил, что, если при рассмотрении приговора нам понадобится какая-либо помощь с его стороны, он в нашем распоряжении, после чего мы поднялись с мест и вышли.
Дело было долгое и неблаговидное. Женщину, сидевшую на скамье подсудимых, мы все знали. Она жила меж нас с тех пор, как одиннадцать лет назад вышла за покойного замуж. В таком маленьком городке, как наш, человек всегда на виду. Мы немало осведомлены о состоянии дел каждого, а сплетничаем и того больше. Виола же Росс особа была такая, что поневоле засплетничаешь. Двадцати трех лет она вышла замуж за человека вдвое себя старше, вдовца с сыном-школьником. Когда Эдвард Росс, отправившись навестить больную сестру, вернулся с Виолой, мы прямо рты пораскрывали. В голове не укладывалось, каким чудом он умудрился завоевать такую женщину, как она. Маленький, тощий, с редкой порослью седоватых волос над высоким костлявым лбом, помимо умения, надев два раза костюм, придать ему вид мешковатого и изношенного, он был крайне рассеян, что делало его предметом шуток, не всегда дружелюбных. Она же, полногрудая и золотоволосая, принадлежала к тому типу красоток, который выделяли и воспевали прерафаэлиты. Разойдясь с ней на улице, ты оборачивался, чтобы взглянуть еще раз, и думал о Виоле долго после того, как она исчезала из виду. Признаюсь, когда я увидел ее на скамье подсудимых, у меня дрогнуло сердце. Было в ней что-то отчаянно живое, настоящее. Я даже подумывал иногда, грешным делом, какая роскошная куртизанка вышла бы из нее, родись она в другом мире, в другое время.
В общем, в таком городишке, как Марстон, не привлечь к себе внимания, не вызвать сплетен она никак не могла. Помню, веснушчатая физиономия Росса буквально лучилась от гордости, когда они вернулись из трехдневного свадебного путешествия. Я как раз проходил мимо. Он, выбравшись из машины, стоял на тротуаре, чтобы подать жене руку, а она только повела глазами, принимая мое восхищение, восхищение любого, если на то пошло, как естественную, причитающуюся ей дань.
Понятное дело, дамский пол сразу ее невзлюбил, в отличие от мужчин; с красавицами вроде Виолы так и бывает. Женщины поглядывали на нее искоса и в ее присутствии крепче подхватывали под руку своих благоверных напоказ. А вот мужчины, те для нее готовы были в лепешку разбиться.
Поразительным образом никто из нас не знал, чем она весь день занимается. Да она как-то ничем особо не занималась. Не играла в бридж, хотя, с другой стороны, Эдвард не играл тоже, да и не поощрял никаких увлечений, которые могли бы выманить ее из «Лавров», когда он был дома. Не играла она ни в гольф, ни в теннис, даже машину водить не умела, но никогда бы ты не подумал, что она бездельница или скучает. Похоже, ей хватало того, что она просто есть. Отрадой ее была музыка, и, подозреваю, в музыке она изживала все разочарования, которые выпали ей за семейную жизнь. Ибо жизнь эта была пуста. Детей у них не было; сын Эдварда, Гарри, приезжал только на каникулы и то не всегда. Эдвард хвастал, что всего лишь раз в жизни ходил в кино, и ему не понравилось. Танцевать он так и не научился, хотя она, если представлялся случай, танцевала прекрасно. Короче говоря, он напоминал зверушку, которая живет в норке и каждый промельк света воспринимает как великое приключение.
Эдвард, когда женился, да и в момент смерти тоже, служил учителем математики в школе Святой Хилари, довольно известной в округе. На досуге любил играть в шахматы, решать кроссворды и составлял для младших классов задачник, который не успел завершить. Первое время после свадьбы он демонстрировал жену с той же гордостью и застенчивым бахвальством, с каким, наверное, носил бы в петлице орхидею, но потом, видимо, попривык.
Гарри Росс, которому на момент женитьбы отца было, надо полагать, лет девять-десять, до восемнадцати, когда пришла пора поступать в колледж, с мачехой встречался нечасто. Уродился он скорее всего в свою мать, ничего от Эдварда в нем не было – высокий смуглый парень с шелковистой шевелюрой, горящими глазами и избытком энергии. Я вскоре заметил, что Виола оказывает на него то же действие, что и на большинство мужчин. Рядом с ней ему было не по себе, но она его завораживала.
На момент смерти Эдварда Росса в «Лавры» была вхожа его секретарша, Айрин Кобб, неприглядная, но толковая и благонравная особа лет тридцати. Найти людей, более между собой несхожих, чем Виола и Айрин, право, было бы непростой задачей. Айрин, истовая и восторженная, восхищалась всем, что бы Эдвард ни сделал, и чувствовала себя польщенной, когда после основной службы ее приглашали почти задаром поработать над учебником, над которым учитель корпел все свободное время.
С Гарри Айрин попыталась установить что-то вроде сестринских отношений. Даже как-то назвала его «старина». Я знаю об этом, потому что он со мной поделился. «Твой отец, старина, когда-нибудь будет тобой ужасно гордиться», – сказала она ему.
«Намекала, что и она состоит в гареме», – брезгливо уронил Гарри. И я в общем-то
