уже десятый час, но контора оставалась запертой. Председатель прогуливал рабочее время. Отперев дверь своим ключом, Звеногов какое-то время помаячил у окон, потом выгреб из печки холодную золу, вынес ее, и больше не знал, чем заняться. Ждать? Возвращаться домой?
Взгромоздившись на стул у окна, егерь глазел на улицу, на пустырь, на сиротливую соседскую козу, привязанную к бетонному столбу, разглядывал выгоревшие, заросшие сухостоем огороды, по краю которых в сторону вокзала тянулась старая заброшенная узкоколейка. По жирным и черным от мазута шпалам разгуливала двойня красавцев-индюков. Вид у обоих был какой-то распоясанный, жалкий. Они кого-то напоминали. Звеногов опять не мог пересилить в себе нарастающего раздражения.
Воздух пронизывала неприятная, насыщенная серостью осенняя тишина. Утро выдалось прохладное. Дряблый ночной пар еще стелился вдали по изрытой буграми, унылой и загаженной пустоши, которая растянулась за окнами до самого спуска. А уже там, за мертвым пустырем и за обрывом, яркий просвет озарял расступающуюся на всю ширь речную впадину и уносился вместе с ней куда-то влево по течению реки.
Холмы по другому берегу, вздымающиеся неровными, мутно-сиреневыми волнами – знаменитые местные холмы, неведомо кем и почему возведенные в этот ранг, – уже с утра затягивала плотная дымка. Туман, всползающий к верхушкам холмов, согласно местной примете, был всегда к похолоданию.
Входная дверь ударила. На пороге вырос председатель с тюком сена.
– Ах вот ты где, Андреич! А я тебе названиваю, названиваю всё утро. Ухо скоро отсохнет.
Дякин был вспарен и красен. Глаза виновато шныряли по сторонам. Таким он бывал с перепою, когда получал нагоняй от жены, сварливой хохлушки.
– На работе я. Где мне еще быть?
Сгрузив в прихожей свой тюк, Дякин спросил:
Ты насчет послезавтра?
Узнал чего нового?
– Узнать-то узнал… – Дякин удрученно засопел и вмиг превратился в невысокого, жалкого старикана; он подошел к письменному столу и стал зачем-то шуровать выдвижными ящиками. – Генерал, значит, из штаба. Каких-то этих войск, ну как их?.. Летит, Андреич, на собственном самолете. Но ты послушай, Пётр Андреич! – По имени-отчеству Дякин обращался к Звеногову в редких случаях. – Звонил я, значит, Поликарпычу, командиру части. Он тут, конечно, при деле, зараза, так я и думал. Ну так вот… Охотник, говорит, такой, что… Не нам с тобой чета. По всей стране ходил, на тигра в Уссурийске, за границей и даже в Африке…
«Четой» Дякину Звеногов себя не считал. Задетый за живое, он с трудом удержал себя от очередных возражений и лишь махнул рукой и обронил:
Да врут, небось. Видали мы эту Африку.
Вот твой характер! Что не скажешь – всё он видел! Всё он знает! – взорвался Дякин. – Говорят был – значит был! На что идти собираются,
