объяснил он. – Папка, он… Ну, ушёл от нас. К другой бабе ушёл. А мамка тогда нас с братом собрала и сюда перевезла, здесь дом остался от бабки.
Он нахмурился, сел и принялся рассеянно ворошить ботинком пожухшие листья. И я вдруг как будто приняла на себя странную ответственность за этого мальчишку, за его чувства и мысли, начала рассказывать:
– А я с дедом живу. Ну, то есть с родителями, конечно, но они в море почти все время, а я – у деда. А он бывший боцман, вот он меня и научил. Я много всего про корабли знаю. Рассказать?
И Гришка тогда отвлёкся от своих мрачных размышлений, бросил с явным интересом:
– Конечно!
Мы с ним так заболтались, что и не вспомнили про то, что отстали от своего класса. Нам и в голову не пришло, что Валентина Викторовна, привычно пересчитав школьников по головам и не обнаружив двоих, уже подняла тревогу. Что нас давно ищут, носятся по лесу и зовут:
– Ау! Рада, Гриша, ау!
Мы же с Гришкой всё это время смеялись, жевали найденную в сумке снедь, запивая по очереди отдававшей железом водой из дедовской фляжки, кормили хлебным мякишем шуструю белку. Та совершенно не боялась нас, спускалась вниз по стволу дерева, брала кусочек хлеба с ладони, прыскала вверх – но как-то не особенно пугливо, словно скорее по обязанности, и, воровато отвернувшись, торопливо жевала мякиш, удерживая его смешными маленькими лапками.
К тому времени, как на нас наткнулась Ленка Старухина и огласила весь лес воплем «Я их нашла!», мы уже успели не просто подружиться, а как будто намертво впаяться друг в друга – может быть, потому, что были, по сути, очень одинокими мальчиком и девочкой и, впервые почувствовав родную душу, выплеснули на неё все нерастраченные способности к дружбе и привязанности.
Явилась запыхавшаяся Валентина Викторовна – бледная, с красными пятнами на лице. Нам было сказано, что с этих пор нас никогда больше не будут брать на пикники, что мы – безответственные жестокие дети, которые подвели весь класс, испортили всем отдых. Наверное, так оно и было. Но нам с Гришкой было на всё это откровенно наплевать. С того дня мы стали неразлучны, и никто другой больше был нам не нужен.
Потом я узнала, что мать Гришки, оставшись без мужа и перебравшись в дом, доставшийся им после смерти бабки, вынуждена была работать в две смены где-то на переработке рыбы, чтобы кое-как тащить двух своих пацанов. Отец, о котором Гришка отзывался чуть ли не с восторгом, денег им почему-то совсем не давал.
Тетя Маруся запомнилась мне худой, усталой, заезженной женщиной, вечно бегущей то с работы, то на работу, то отсыпавшейся в своей комнате после двойной смены. В таких случаях Гришка и его брат Санька, обыкновенно шумные и горлопанистые, ходили по дому на цыпочках. Толком воспитывать сыновей у тети Маруси возможности не было, и они росли как трава, предоставленные самим себе в полном великолепии детской свободы. Тётя Маруся, конечно, пыталась как-то на них влиять: ругала за двойки, требовала сходить наконец в парикмахерскую и обкорнать вихры, но, положа руку на сердце, на это у неё не было ни времени, ни сил. И Гришка с Санькой, молча переждав очередную
