свалил все на Кочубея, а Кочубей признался, что «чинил донос на него, на гетмана, за домовую свою злобу, о которой, чаю, известно многим».
Дальнейшее известно.
Невзирая на обнаружившийся в ходе следствия заговор против себя, участники которого использовали дурака Васю в качестве тарана, всех, причастных к доносу, кроме «подписантов», Мазепа простил. Возможно, помиловал бы и Искру, не додумайся тот сочинить насчет «убить Петра» (такими вещами и теперь не шутят). А вот Кочубея накануне казни зверски пытали. Официально – для выяснения, где клады зарыты. Но не похоже. Времени на конфискацию было достаточно, и полная опись имущества уже имелась. Вполне возможно, Мазепа, никогда ни до того, ни после в садизме не замеченный, на этот раз сорвался. Если так, то последнюю ночь своей жизни бывший друг ответил за все. И за неведомые грехи, о которых поминал в письмах гетман, и за Петрика, и за поломанную последнюю любовь гетмана.
Что Мазепа вплоть до октября 1708 года был верен Москве – аксиома. И Москва ценила его труды по достоинству. Не говоря о других, не поддающихся счету пожалованиях, Иван Степанович получил лично от Петра только что учрежденный орден Андрея Первозванного, став вторым по списку кавалером высшей российской награды, опередив даже самого царя и Меншикова, хотя Данилыча он опередил и став по ходатайству Петра первым в России князем Священной Римской империи. Глупая сплетня о личной обиде (дескать, царь оттаскал «вольнодумного» гетмана за усы) живет только благодаря гению Пушкина. Исходя из тона переписки, Мазепа, наряду с Брюсом, Виниусом, Головиным, Шереметевым, относился к очень узкому кружку людей, которых Петр искренне уважал (никаких «ассамблей» и «всешутейших соборов» – это для Алексашки и прочих «минхерцев»). Более того, гетману сходили с рук и аккуратные нарушения царской воли (он явочным порядком, в нарушение Коломацкого договора, вводил на Левобережье «внутренние» налоги и вел собственную внешнюю политику). Мазепа, со своей стороны, отвечал преданностью. Судя по всему, не абстрактной «России», а – в рамках абсолютно европейского понимания взаимных обязанностей вассала и суверена – Престолу. Как сам он говорил, «до крайней, последней нужды». И безо всяких «патриотических порывов», что, хоть и без удовольствия, признают даже апологеты гетмана из числа обитающих в «экзиле». В частности, никто не отрицает, что вся информация о контактах с польской «национальной» партией, начавшихся весной 1705 года, когда Мазепа в Дубне познакомился с уже упоминавшейся светской дивой и ярой «патриоткой» княгиней Анной Дольской-Вишневецкой, ярой «патриоткой» и – из идейных соображений – любовницей короля Станислава, поступала к царю. Какие бы доводы в ходе, как аккуратно пишет современник, «денных и ночных конференций» ни излагала пани (о, эти политизированные дамы!), Мазепа больше любил слушать, чем говорить, и доклады Петру снабжал ремарками типа: «Вот глупая баба, хочет через меня обмануть его царское величество… Я
