потом громко сказал:
– Ну, чисто в раю, Адам и Ева!
Катя окунула лицо в тазик. Слышны были падающие капли. Она вспомнила вдруг, как в детстве ее мыла мама, поливая горячей водой: «С гуся вода, с Кати худоба!» И в доме было тепло.
– А мне бы их жалко было! – отозвалась она.
– Кого? – ухватился Михей.
– Самых первых людей: Адама и Еву.
– А что так?
– У них детства не было! Мама за ручку не держала, и еще…
– А тебя держала! – перебил ее Михей с досадой. – Пьяная мать на свадьбы таскала!
В доме повисла неприятная тишина. Михей положил тяжелую голову на подушку:
– Я ведь помню! – произнес он неуверенно, как человек, который только начал еще разбираться в своей неуютной жизни.
А Сане жаль было Михея, выросшего без матери, и также Катю, жившую без отца. Он не знал своих родителей, но сиротой себя не считал, потому что чувствовал их присутствие где-то на земле. Каждый раз, получая шишки от жизни или делая глупости, он обращался с просьбой о помощи к родному человеку, который, как думалось мальчику, все видит и все знает о нем.
Ночью Михей жутко храпел. Беспокойно скулила лайка, то и дело запрыгивая к нему на нары. Михей просыпался, ругался и сгонял ее прочь:
– Боится чего-то, дура!
Под утро собака сделала лужу у двери; ее хотели выгнать наружу, но она не пошла – чуяла рысь!
Поднялся охотник рано, долго шарил что-то в потемках, кряхтел и жаловался на угар в доме да на жесткие нары.
Когда Саня вышел проводить его на крыльцо, Михей сказал ему, ехидно сочувствуя:
– Что, чужую блоху взял под свое крыло?..
После ухода гостя Саня растопил печку. Впервые он задумался о том, что у Кати была прошлая жизнь и остались какие-то связи с тем миром, из которого пришел Михей. А он-то воспринял ее, будто тополиный пух, неведомо откуда залетевший в тайгу!
Скрипнули узелки ткани на веревке: Саня сдвинул занавеску в Катину комнату, чувствуя, что даже от ситцевой ткани пахнет женщиной.
– Кто ты, зачем? – он смотрел в окно, поверх приподнявшейся головы девушки. – До сих пор не знаю!
На крутом склоне видна была петляющая лыжня, оставшаяся после охотника.
– Надо бы градусник повесить, – предложила Катя.
– Зачем?
– Легче будет весны дождаться! – ласково зевнула.
А ведь и вправду хороша она! Кате нравилась сейчас Санина растерянность и любование ею. Она потягивалась в спальнике, будто молодая кошка.
В декабре по утрам солнце поднималось над тайгою, мутное и белесое.
Катя смотрела в оттаявшую лунку на окне, отмечая, как опухают от снега ближайшие склоны гор, как все ниже становится небо и уже не уходят в полдень из глубины распадка синие сумерки. Иногда ей казалось, что солнце вставало с разных сторон заснеженной поляны, будто оно вязло в больших сугробах и выбирало себе более легкий путь по продувному твердому насту.
Девушка
