/p>
Дверь лязгнула, как выстрелила, оставив Ивана в провонявшей потом и мочой камере. Запах мочи исходил от стоявшего в углу бака. «Парашу будешь нюхать!» – вспомнил он угрозу усатого милиционера.
С потолка желто светила лампочка, забранная в сетчатый металлический намордник. Левая стена гляделась серой и голой. Вверху синело низкое, словно бойница, оконце, тоже оплетенное металлическими прутьями. Справа были двухъярусные нары, на которых лежали, сидели, курили уголовнички и разглядывали его, застывшего у двери в мятом костюме и в мерлушковой шапке.
– Арбуз! – услышал Иван чей-то сиплый бас сверху.
Со второго яруса скатился парень, низенький, кругленький, с серой челкой. Приблизился к Ивану, обошел вокруг, несильно, но нежданно толкнул его в спину, отчего он очутился посреди камеры.
– Штымп с брехаловки, – доложил Арбуз.
Слова были знакомы Ивану! Штымп – неук в воровских делах, брехаловка – базар. Только успел это сообразить, как оказался на цементном полу, а его шапка – на голове обидчика.
Иван вскочил на ноги, не видя больше ни нар, ни любопытствующих лиц – только его, круглого и щекастого. Первый его удар пришелся как раз в левую скулу. Шапка свалилась с головы Арбуза, а сам он отлетел к параше. Иван достал его и там. Молотил кулаками по чему попадя. Тот падал, но опять кидался на Ивана. Коротковаты были руки у Арбуза, впустую махал. Заслонившись левым локтем, полез было в карман штанов, но Иван, весь в красном тумане, сбил его с ног.
– Папа! – завопил Арбуз.
Кто-то навалился на Ивана сзади, но он, то ли стряхнул Арбузову подмогу, то ли помощники сами захотели досмотреть спектакль… Сцапал за волосы обидчика и возил его мордой по щербатому цементу. И тут на него посыпалось – в бок, в голову, в спину, уложили рядом с Арбузом. Придавленный чьими-то руками, он успел подгрести под себя свою новую шапку. Голова его оказалась напротив Арбузовой, даже глазами на секунду столкнулись: и Иван успел подсмотреть в них растерянность.
Потом его отпустили. Иван настороженно поднялся, держа в руках шапку. Первое, что увидал – овчинные чувяки на чьих-то волосатых ногах, свесившихся с верхних нар. Поднял глаза повыше. На втором этаже сидел грузный мужик в распахнутом бухарском халате, с головой яйцом и глазами, похожими на белые кальсонные пуговицы.
Мужик поманил Ивана. Он сдвинулся в его сторону. Убрал шапку за спину. И встал в ожидании приговора.
– Кто будешь?
– Иван Сверяба.
– Кликуха – Сверяба?
– Не, фамилия.
– Шамать хочешь?
Иван не ел целый день, но внятно произнес в ответ:
– Не хочу.
– Подай крышу!
Иван не понял.
– Шапку подай папе Каряге! – выкрикнул Арбуз.
Если бы у Ивана вознамерились отнять шапку, он бы снова кинулся в драку. А тут протянул ее, ровно бы так и надо, будто на сохранение отдал. Откуда в руке Каряги появился сухарь, Иван не заметил.
– На! – сказал тот и резко кинул сухарь прямо в лицо.
Иван изловчился поймать его. Этим вроде бы даже вызвал одобрительную усмешку.
– Писануть, папа? – Арбуз уже поднялся с пола, стоял в метре от Ивана.
Толкучка обучила Ивана многому. Он знал, что такое писануть – чиркнуть лезвием. Отодвинулся к стене, прижался к ней спиной, заозирался.
– Что красноперых не кличешь? – незло спросил Каряга.
Иван затравленно и с ненавистью уставился в его белоглазый лик. Тот убрал ноги на нары, покряхтел, располагаясь в глубине. Сказал:
– Господи, спаси и помилуй некрещеного! – Высунулся наружу: – Его ложе под Афишей. – И улегся с миром…
Место Ивану досталось у самой двери, внизу. Он долго не мог уснуть, прислушивался к шорохам и храпу, не надеясь, что его оставили в покое. Так и блазнилось, что подкрадывается Арбуз с лезвием. Иван напрягался; приподняв голову, шарил глазами по камере, но все было тихо. Потом он провалился в неспокойный сон. А очнулся от влаги. Брызгало сверху, левый бок подсырел.
Он сполз с нар и никак не мог врубиться со сна, что бы это значило. Лампочка горела все так же желто, и камера казалась загробным приютом для грешников.
– Ссытся Афиша, – услышал Иван сиплый голос. – Открытым держит притвор.
Каряга, как и вечером, сидел на верхних нарах, свесив ноги. Иван не понял сперва, а уразумев смысл, брезгливо глянул на своего недвижимого верхнего соседа. Снял пиджак, расстелил в сухом уголке. Сел на единственный,
