пока идет это дело, – сказал я.
– Причем здесь Вера Ивановна? Ты же ничего мне не говоришь. Расскажи, – просила мама.
И я рассказал ей обо всем, что знал, упуская жуткие подробности вчерашнего вечера – вой пуль, грохот стальной колонны, а так же и то, что Петя Обухов попал в переплет. От пережитого тот наверняка теперь беспробудно пил, иначе и быть не могло.
– Так что, думаю, у Веры Ивановны тебе будет лучше, – завершил я свой рассказ.
– Вот оно даже как, – вздохнула мама. – А то смотрю, носишься как угорелый. Выходит, что угрожают и требуют отказаться…
Я согласно качнул головой.
– Так откажись, – сказала матушка. – Тем более что свидетелей без тебя хватает. А к Вере я не поеду, потому что, во-первых, у меня здесь работа. Но ты откажись.
Материны слова меня удивили. Я не знал, что сказать.
– Откажись от них, ради Христа.
– Неужели забыла, кем был для меня Мишка?
Мать замолчала, беззвучно шевеля губами.
– Он меня из-под пуль вытащил, – напомнил я, – жизнью своей рисковал, а я, получается, должен плюнуть ему вдогонку.
Звонок телефона остановил препирательства. Я взял и услышал опять тот же голос. Казалось, говорил сам Паша Коньков. Конечно, это был не он лично, а кто-то из его ближайшего окружения. Человек пел об изменении моих показаний. По его словам, мне надлежало хотя бы вспомнить, что обвиняемого грозились отвезти в лес, но потом передумали. Короче, в зарослях городских остановились, а потом развернулись.
Наглость звонившего по-прежнему удивляла меня. Но я молчал.
– Ты слышишь меня? – спросил голос.
Я опять промолчал.
– Кстати, как тебе вчерашнее кафе? Если не понял, можем повторить… Но если…
– Меня же самого потом на голгофу! – ответил я, уклоняясь от материных рук. Та норовила вырвать у меня трубку. – Неужели не ясно, что погибший был моим другом? Я не могу по-другому…
– Жить захочешь – сможешь, – утверждал голос.
– Вот даже как…
Мысли вихрем кружились у меня в голове.
– Вялов до тебя доберется, – сказал я, – потому что Блоцкий не дремлет.
– Кто?
– Не долго тебе осталось.
Это был очевидный блеф.
– Выходит, я зря старался, – произнес голос, и связь прекратилась.
Матушку трясло как осиновый лист. И ладно бы только это – она принялась пилить меня и вдоль и поперек. И вскоре небо мне стало казаться с овчинку. Будь у меня отец, тот меня понял бы. Но его никогда не было – тот как уехал когда-то, так и ездил до сих пор где-то, в связи с чем матушка любила говорить: «Собакам сено косит наш папаша».
Как бы то ни было, тряска у матушки все же прошла, я разобрал кровать, лег и под конец задремал.
Ночью мне снились кошмары. Неизвестный тип в чине полковника
