и ухабисто машина клевала в громадные, будто откусанные куски асфальта. Тройка расшатанных пьянчуг возле продуктового внимательно проследила за машиной. Прореженный от зарослей, проспект с выходом на площадь был залит яркой желтизной. Много народу прогуливалось, беззаботно грея затылки. Бабка с сумкой яростно покосилась, нехотя сошла с проезжей части и куда-то вслед послала.
На столбах аляповато, как кляксы, белели свежие объявления. Догадавшись, что на них, Шиповски вдруг отметил, как неприязненно они трепыхались и вздувались на ветру.
Толя остановился напротив аптеки. Впереди стоял здоровый черный джип. С него показался высокий паренек и направился к ним – вальяжной, расхлябанной походкой. Облокотившись об окошко, склонился и тут же хамовито уставился на Шиповски.
– Мелочи нет, – проговорил сквозь музыку Макс. И отвернулся, чтоб отвязались.
С такой наглой рожей обычно срезают шлейки с сумок бабушек. Или привязывают к кошкам взрывные пакеты. Или унижают более слабых сверстников, мочась им в рюкзак.
И эта рожа, узкая, вытянутая, лощеная – показалась ему знакомой. Он вспомнил. Паренька звали Вадик. Старшеклассник в школе Кассандры, терроризирующий ее приставанием и нелепым домоганием. Она сбрасывала его фотографии, непременно снабжая их комментариями, что этот убогий модник «забодал уже своими обезьяньими повадками».
Они проехали центр. Большие, людные места остались позади. Начинались разнозаборные участки, обильно разросшиеся, с огородами и садами. И страшная, щебенистая дорога. Завернув на одном из поворотов, они стали подниматься по узкой проселочной дороге. Возле очередного забора машина остановилась.
Не выходя из машины, Толя настойчиво и выжидательно смотрел на Макса. Шиповски вынул один наушник.
– Я хочу тебя попросить, – понизив голос, сказал Толя, – поменьше шуточек. У Сары не такое каменное сердце, она места себе не находит. А твое игривое настроение будет совершенно не к месту.
Шиповски повернулся к нему. Посмотрел на это лицо – смятое, сжеванное временем и бытом. А ведь когда-то он был толковым мужиком. Пытался жить. Но теперь режиссура тихой семейной идиллии разрушена. Ноша оказалась непосильной. Ведь всегда хочется наблюдать за трагедией со стороны, попивая напиток и деловито комментируя – но уж никак не быть ее участником. Ведь лучше всего продолжать спокойно вычищать с зубных дырок еду, рыбачить на выходных, смотреть телевизор, вяло пререкаться в супермаркете, копить деньги на путевку. И горя не знать.
Но вот оно, горе. И он упивался им. Жаждал, сам того не осознавая, чтоб градус горя не понижался, а наоборот, все рос и рос. Потому что выхода из ситуации он не знал, так пусть тогда обрушиться все окончательно и как можно ужасней.
Но вот загвоздка. С Касси ведь ничего плохого не случилось, и когда она найдется – он очень сильно обломается со своим горем. И будет жить с ощущением незавершенности, с легким даже сожалением, что вселенский кошмар минул стороной, обошел его скудное существование.
– Пойдем
