и начинала нервничать.
– Правильно-правильно, сейчас чайку в самый раз пару кружечек принять!
– Серёжа, помолчи, – абсолютно не повышая голоса, произносила мать, – пойди покури.
– Как скажешь. – Лицо тренера по волейболу вытягивалось и застывало в гримасе потрясённого недоумения вкупе со страхом и разочарованием – такими, какими их обычно изображает долговязый, с подведёнными сурьмой глазами рыжий клоун по прозвищу Желтухин.
Нино тут же начинала смеяться.
Переписываясь с кем-то невидимым, гренадёр с аккуратно подстриженной чёрной бородой и усами рассмеялся на весь автобус, но тут же спохватился, огляделся по сторонам, поймал на себе изумлённый взгляд старика в болоньевом плаще и смутился ещё больше.
Вот взъерошенный старик выглядывает из-за высоко поднятого воротника плаща, моргает белёсыми ресницами, насупливается лбом, прядёт косматыми бровями. Нино в эту минуту он напоминает птицу, которая ничего не видит в темноте, и потому все, громкий звук в том числе, пугает её и она тут же начинает метаться, бить крыльями и хрипло ухать, словно кашлять.
Старик закашлялся, выпустив порцию горячего воздуха внутрь плаща, покрутил головой, отбиваясь от сухости в горле. Хотя со стороны могло показаться, что он не верит в то, что такое в принципе возможно: болоньевый плащ, купленный ещё в середине семидесятых, сохранился, вот разве что пришлось подкладку поменять, потому как родная истлела совершенно.
Приняв образ змея, сом медленно отплыл от берега.
Какое-то время он ещё извивался, ещё был различим на поверхности чёрной воды бурунами, которые оставлял плавниками, созданными по образу и подобию покосившихся изгородей, а затем ушёл на глубину.
Нино хорошо запомнила висевшую на кухне в Алтуфьеве Дулёвскую фарфоровую тарелку с изображённой на ней нимфой, что сидела на берегу пруда и расчёсывала свои длинные рыжие волосы. Эту тарелку в своё время подарили жене Сергея, тренеру по синхронному плаванию. В том месте, где волосы нимфы уходили на глубину, а рыбы зачарованно смотрели на её огненные, густые, дышащие пряди, было выгравировано: «Светлане Пономаревой от центрального совета «Динамо», 8 марта 1989 года».
Приняв образ сома, пятьдесят третий автобус медленно отошёл от остановки, прочертив красными габаритными огнями параллельные траектории, покатился под откос и растворился в темноте Инженерной улицы.
Оказавшись одна на остановке, ничего не почувствовала – ни одиночества, ни страха, ни грусти, ни смертельной усталости, только острый пронизывающий холод подобрался. Поди ж ты, ещё только начало октября, а уже такое ощущение, что сейчас выпадет снег, причём колючий, мелкий, наждачный, льдистый, из тех, что на месте сквозняков оставляет за собой длинные серебристые языки-дюны.
Изо рта идёт пар.
Она укутывается шерстяным шарфом до самых глаз, прячется за него, как тот старик с птичьим лицом в автобусе прятался за воротник своего болоньевого плаща, который в фильме «Рокко
