городе и пригородах множество мостов. Мы также стоим на страже у госпиталя в Сальзенне (один из районов Намюра. – Пер.), у Отель-де-Виль (здание муниципалитета), у площади Фехтования (плац-парад) и в Цитадели. Что касается меня, то я охраняю пост в Сальзенне, на площади Фехтования и у некоторых мостов, и именно у pont de Sambre – моста через Самбру, где получаю свое первое представление, что нас ждет в России. Той ночью температура падает до -18 или -20 градусов по Цельсию, и деревянный мост всю ночь скрипит и стонет из-за перепада температур так, что можно подумать, будто кто-то пытается сломать его, и это держит меня в напряжении всю смену. Каждый раз это были два долгих часа мучений для ног, рук и ушей. Одного из наших ребят, некоего Фондю, которому уже стукнуло тридцать, застают врасплох на посту в ботинках, набитых соломой. После чего у него было полно соломы в тюремной камере, где он имел возможность поразмыслить, как полагается выглядеть солдатской полевой форме, – целых 24 часа. Как раз в то же время произошел небольшой комический эпизод, который я запомнил. Несколько студентов и студенток надумали поиграть в «умников». Мне неизвестны все обстоятельства, поскольку я там не присутствовал. Чтобы дать им возможность обдумать свое поведение, начальник караула доверил им деликатную работу – всю вторую половину дня драить зубными щетками караулку и коридоры. Девушкам выпала привилегия штопать носки часовым.
В феврале, во время построения роты, капитан Х., офицер-ветеран бельгийской армии, объявил о формировании нового контингента для Восточного фронта. После команды выйти из строя тем, кто уже подал рапорты, он уговаривал остальных поступить так же. Он делал это настолько энергично и убедительно, что у меня не оставалось сомнений, что он собирается отправиться вместе с нами. Несколько человек присоединилось к нам, таким образом подписывая свое поступление на военную службу. Нас построили лицом к тем, кто остался, и капитан так превозносил нас перед ними, что мы были смущены. На самом деле мне было неловко не за себя, а за тех, кто не следовал вместе с нами. Я никак не одобрял действий капитана, который так старался заставить других поехать на фронт, просто давил на них! Мы, 30 солдат, стояли перед ротой. Но только не капитан, который, несомненно, позднее аккуратно заполнит все необходимые документы. Ну и ну! Мы узнали, что за все это время наш капитан ни разу не выказал ни малейшего желания отправиться на фронт! Капитан остался в Намюре.
Однако позднее, в легионе, я познакомлюсь с сыном капитана, Жаном, вступившим в него 8 августа 1941 года, и этот парень заставит меня забыть, что его отец не обладал той же смелостью, что его сын. Капитан волен был сам решать, идти или не идти на фронт… но после такой-то пламенной речи! Меня потряс не столько факт того, что он остался, потому что я не хочу никого попрекать, а то, как подталкивал на это других!
Вечером в один из последних дней февраля было объявлено, что добровольцы Восточного фронта отбывают на следующий день. С этого момента всех нас, естественно, охватило лихорадочное возбуждение, но, увы, следующим утром на Reveille – побудке оказалось,
