минусом. Но Михаил Васильевич был не просто атеистом и либералом – он был советским атеистом и либералом. А Владыка Евграф был выпускником МГИМО и сыном генерала КГБ, то есть по рождению и воспитанию принадлежал к советской аристократии. У Александрова, как у советского Бонасье, всего-навсего буржуа, которому удалось лишь приподняться над общей серой массой, при слове «МГИМО» перехватывало дыхание. Чувство сословного превосходства Евграфа над ним, которого в СССР и на пушечный выстрел бы к МГИМО не подпустили, заставляло профессора Александрова относиться к новому архиерею как минимум почтительно.
А Владыка Евграф, сам будучи человеком хорошо образованным и тяготевшим к интеллигенции, смог установить с Михаилом Васильевичем доброжелательные и даже дружеские отношения. Так профессор-атеист стал частым гостем в местном Епархиальном управлении и даже начал участвовать с Мангазейской епархией в общих проектах. По той же причине сплетни об Александрове стали частью единого корпуса епархиальных сплетен и давали обильнейшую пищу для застольных бесед православных преподавателей местного университета и духовенства.
– По случаю чего мемориальные доски? – осведомился Шинкаренко, разливая водку по рюмкам и стаканам.
– Случай не важен! Важно, что нужно вешать доски! В честь всяких там просветителей, каких-нибудь заслуженных забытых преподавателей…
– Заслуженно забытых, – вставил Шинкаренко, наполняя свой стакан.
В очередной раз раздался взрыв смеха. Со всеми смеялся и отец Ярослав. Но при этом он обратил внимание на одну студентку, присутствовавшую тут же. Роста она была невысокого и выглядела очень мило. Наряд был обычный, девическо-студенческий – так, кофточка-юбочка. Черты лица были правильными и потому красивыми; то, что со временем могло стать недостатком внешности, пока что, как плащом-невидимкой, покрывалось ее молодостью. В отличие от других девиц, которые тянулись к Шинкаренко (штатному джентльмену и дамскому угоднику в епархиальных и околоепархиальных кругах), она держалась несколько обособленно, но и не скованно. Видно было, что и люди, и разговоры их ей интересны, но несколько тяжелое, пропитывавшееся водочными парами веселье начинает ее утомлять. Это было созвучно тому, что чувствовал сам отец Ярослав. И это также вызывало симпатию.
Наконец вечер завершился. Маршрутки давно не ходили, время же было поздним, и те, кто жил далеко, начали соображать, кому в какую сторону двигаться, дабы скинуться на такси. Тут выяснилось, что сторона у отца Ярослава и у той симпатичной молчаливой девушки, которую он невольно выделил среди всех присутствующих, одна. Так они оказались вместе в одном такси. Разговора, однако, не получилось: Андрейко отнюдь не хотел играть роль очаровательного светского собеседника, а девушка была молчалива. Но при этом Ярослав чувствовал, что это не то отчужденное молчание, которое обычно возникает, когда человека вынуждены
