созерцания философы просто присягнули на верность оку плоти и его величайшему стороннику – Исааку Ньютону. Даже Кант, несмотря на всю его гениальность, стал жертвой этой ньютоновской религии. Прекрасно известно, что Кант хотел бы быть физиком, если бы не был философом, и его критическая философия, в дополнение к той важности, которую она имеет в плане очерчивания сферы чистого разума, еще и заражена физикализмом. Жильсон столь верно подмечает: «Кант переходил не от математики к философии, а от математики к физике. Сам же Кант сразу заключил: „Истинный метод метафизики, в фундаментальном смысле, тот же, что и метод, предложенный Ньютоном в естественных науках и принесший столь плодотворные результаты“…». Одним предложением Жильсон подытоживает, что Кантова «„Критика чистого разума“ является мастерским описанием того, какой должна быть структура человеческого разума, дабы объяснить существование ньютоновской концепции Природы».[34]
Другими словами, стало происходить следующее: все три ока познания были сведены к низшему из них: все они моделировались по образу и подобию Ньютонова ока плоти и схлопывались в него. С одной стороны, философы завидовали успеху Ньютона: Адам мог дать звездам имена, Пифагор мог их посчитать, но Ньютон смог сказать вам, сколько они весят с точностью до килограмма. С другой стороны, чем больше развивалась наука и чем больше индивидуумы тренировали око плоти, тем менее значимыми казались очи разума и созерцания. Наука рассматривала мир преимущественно как нечто количественное и объективное, и это практически не оставляло места для созерцательных и даже собственно умственных задействований. Как выразился Уайт, эмпирико-научный взгляд на природу, поскольку он был количественным и объективным, «уводил внимание от упорядочивающих аспектов личности, познаваемых субъективно [то есть посредством lumen interius, или ока разума], и это способствовало снижению доверия к силам субъективного разума… Вместо субъекта как чего-то доминантного по отношению к объекту, теперь объект начал доминировать над субъектом, хотя в новой картине объективной природы не было какого-либо элемента, что соответствовал бы конструктивным ментальным процессам субъекта».[35] Говоря простым языком, око разума закрылось, как перед ним – око созерцания. Сциентизм спасал человечество не только от Бога, но и от обязанности мыслить.
Таким образом, на самом деле, единственным критерием истины стал эмпирический критерий – иначе говоря, сенсомоторная проверка при помощи ока плоти (или его продолжений), обычно опирающаяся на измерение. Принцип эмпирической верификации стал применяться не только к оку плоти, что было правильным ходом, но еще и к очам разума и созерцания, что было, по выражению самого Уильяма Джеймса, чистым вздором. Можно выразиться словами Томаса Макферсона: «Поскольку опирающиеся на наблюдение утверждения ученых эмпирически верифицируемы, проверкой для чувственной сферы становится „восприимчивость к
Gilson, E.
Whyte, L.
