такое.
– И я полагаю, – сказал он, – что это кажется нам справедливо.
– Что же теперь?[129] Если они обязаны быть мужественными, то не следует ли им говорить и это, и то, что могло бы сделать их наименее робкими при виде смерти? Или ты думаешь, что кто-нибудь бывает мужествен, питая в себе этот страх?
– О, нет, клянусь Зевсом, этого я не думаю, – сказал он.
– Что же? Представляя, какие вещи и ужасы находятся в преисподней, человек, по твоему мнению, будет ли чужд страха смерти и в битве предпочтет ли смерть поражению и рабству?
– Отнюдь нет.
– Так видно, и по отношению к этим басням, мы должны сделать постановление для тех, которые захотят рассказывать их, и просить, чтобы они не бранили просто преисподней, а более хвалили ее, так как это несправедливо и неполезно для тех, которые имеют быть людьми военными.
– Да, конечно, должны, – сказал он.
– Вычеркнем же, начиная с следующих, все подобные стихи:
Лучше б хотел я возделывать землю, служа беспомощным, —
Тем беднякам, у которых и хлеба насущного мало, —
Лучше б, чем царствовать мне над всеми тенями умерших[130].
И это:
И жилищ бы его не открыл и бессмертным и смертным
Мрачных, ужасных, которых трепещут и самые боги[131].
Или:
Боги! так подлинно есть и в аидовом доме подземном
Дух человека и образ, но он совершенно без сердца[132].
И это:
Он только мыслит, а прочие тени летают[133].
Или:
Так, излетев из членов, душа нисходит к аиду,
Плачась на жребий печальный, бросая и крепость, и юность[134].
И это:
…душа под землю, как облако дыма, с воем ушла[135].
Или:
Будто летучие мыши во мраке пещеры глубокой
С свистом порхают, и только лишь в их веренице
С камня упала одна, то и все, сцепившись, упали:
Так и они понеслись с скрежетаньем[136].
Такие и подобные этим сказания – пусть не сердятся на нас Омир и другие поэты – мы вычеркнем, – не потому, чтобы они не были поэтическими и приятными для слуха толпы, а потому, что чем более в них поэзии, тем менее позволительно слушать их детям и возрастным, если они должны быть свободны и больше бояться рабства, чем смерти.
– Без сомнения.
– По той же причине надобно выкинуть и все относящиеся к этому страшные и ужасные названия, – Коциты, Стиксы, подземных духов, мертвецов и другие того же рода, приводящие слушателей в сильный трепет. Может быть, они и хороши для чего другого; но мы боимся, как бы стражи, чрез этот трепет, не сделались у нас чувствительнее и нежнее надлежащего
В предшествующей книге говорено было о необходимости располагать души стражей к благочестью и почитанию богов; а теперь Сократ начинает рассуждать о прочих добродетелях и учит, что должно и чего не должно быть, чтобы стражи были мужественны, мудры, рассудительны и справедливы. Это исследование продолжается до стр. 392 С. Нет нужды доказывать, что Платон главными добродетелями своего нравоучения почитал рассматриваемые здесь четыре; благочестие же предпослал им в значении основания этой четверицы, заимствованного в ифике Сократа. Xenoph. Memor. 1,1, 16.
Это – слова Ахиллеса, обращенные к Улиссу, когда они встретились в преисподней. Homer. Odyss. XI, 488.
Ноm. Iliad. XX, 64.
Ноm. Iliad. XXIII, 103.
Ноm. Odyss. X, 495. Аст замечает, что Платон, вероятно, приводил здесь и предшествующий этому стих: Разум ему сохранен и мертвому, потому что этого требовала и ясность речи, и связность конструкции, но сочинения Омира были, без сомнения, до того напечатлены в памяти ученых и образованных греков, что они ясно представляли контекст каждого стиха.
Ноm. Iliad, XVI, 856. О смерти Патрокла.
Ноm. Iliad. XXII, 100.
Ноm. Odyss. XXIV, 6 sqq.
