а мне сейчас набить сумку дорогими мелочами из тумбочек, тогда да.
Умей она сомневаться до колик, была бы отвратительным хирургом.
Развозил нас Костя Воробьев. Плотные Настасья и Сергей постепенно растекались по заднему сиденью, и Борис Юрьев услаждал мой слух, то покряхтывая, то попискивая между ними. «Так тебе, Боречка», – злорадствовала я про себя, вольготно устроившись рядом с водителем. Привилегия человека, знающего наизусть нормы ежемесячного привеса и прироста детенышей. Но порадоваться зрелищу сплющенного Юрьева не довелось. Меня высадили первой, чтобы не нервировать полковника.
Мужчины почивали – Севка в своей постели, Вик в моей. Если бы он изволил разложить диван, пока не сморило. Или хоть проснуться от тычков любимой и любящей женщины. У меня был выбор: рухнуть на пол, сползти в квартиру Измайлова и использовать по назначению его кровать или притулиться к одному из спящих. Последнее было быстрее и проще всего. Честно говоря, спускаться на этаж не доставало уже сил, а валяться вместо коврика, на который, пробудившись, полковник спустит ноги, тупости. Севка спит неспокойно, поэтому я выбрала Вика. Но он на непривычно узком ложе брыкался похуже мальчишки. И, как ни старалась я занимать поменьше места, к утру была порядком испинана.
Едва открыв глаза, вместо извинений Вик заявил, что никогда так отвратительно не спал.
– Не верю, милый. А сутками пребывая в засаде или преследуя бандитов? Неужели не доводилось дождаться, когда проснется напарник, и прикорнуть на кафеле в подъезде, в куче голубиного помета на чердаке или на комковатой земле?
Измайлов не удостоил меня ответом и направился в ванную. В знак протеста против выраженного молчанием пренебрежения я приготовила ему холостяцкий завтрак, то есть наделала бутербродов и сварила кофе. Он зарычал, что и не ел столь же плохо никогда. Это было уже явной ложью.
– Хоть бы молочной овсянки сварила, – размечтался Вик.
Пришлось срочно обидеться и отправиться досматривать свои сны, в коих я, жуя булку с сыром, отбивалась от каких-то налетчиков, вооруженных костылями. Они гнали меня к наркологам и кричали, будто сыр отравлен. Если я была достойна кары за скудное утреннее питание полковника, то получила сполна. Когда кошмар, наконец, сошел на нет, и начался полноценный отдых, я услышала суровое:
– Мам, привет, есть хочу.
– Доброе утро, Севушка, – сказала я.
Но верхние и нижние ресницы еще минут десять цеплялись друг за друга, не давая мне прозреть. Войдя же в кухню, я обнаружила сына, за обе щеки уплетающего то, от чего с негодованием отказался полковник. Изредка Севка блаженно жмурился и уверял:
– Это не каша!
Попробуй им угоди.
Далее обстоятельства складывались одно к одному. Раздался телефонный звонок, и печальный незнакомый женский голос попросил о встрече:
– Полина, давайте поговорим, где вам удобно. Только по возможности скорее. Если вы не хотите выбираться из дома,
