Рубин стал другом родителей на всю жизнь, а его сын стал моим другом.
Третий еврей, окончивший академию, ехал не с ними, но тоже почему-то на Сахалин.
Однако, нет худа без добра. Период борьбы с космополитизмом наша семья провела на Сахалине, ни папу, ни Рубина не тронули, кампания не успела развернуться на Сахалине в полную силу.
Глава 4. САХАЛИН
Родители хорошо и весело зажили на Сахалине. Им выделили японскую фанзу на улице Чехова. Мама говорила, что так и не узнала, сколько же в ней было комнат, потому что можно было отодвинуть какую-нибудь стенку и найти новую комнату. Около фанзы был огород, а на улице Чехова была булыжная мостовая, это я уже сам помню. Первое время в одном доме с ними жил Рубин. Через год он привез семью и получил квартиру, а мама съездила за мной в Ленинград.
На Сахалине блестяще проявился мамин талант устраивать дом. Отец был склонен поставить ящик, накрыть его газетой и с такой меблировкой ожидать очередных изменений в жизни, «оргов», как назывались мероприятия, после которых офицеров могли запросто перевести куда угодно. Поэтому же отец, уезжая из Москвы, забронировал за собой меньшую из двух комнат, площадью 13 квадратных метров, а большую, площадью 20 метров, оставил брату – боялся, что его могут перевести туда, где не положено бронирование московских комнат, в этом случае пропала бы маленькая.
Мама устраивала жизнь по-настоящему. С ее светлой головой и проворными руками, она превращала устройство жилья в фейерверк находок и остроумия. Отец был на подхвате, но помогал, как я понимаю, с удовольствием. Маме бы тогда объяснить папе, кто чего стоит, и не уступать потом ни пяди, может быть, и жизнь пошла бы по-другому. А так отец придумал для матери прекрасное определение, которое позволяло ей все делать, но вместе с тем ни на что не претендовать. Папа называл маму "комнатный гений". Этим как бы признавались несомненные и разносторонние мамины таланты, но отмечались и их мизерные масштабы. А подлинным, вселенским гением был, конечно, папа.
После фанзы нам дали двухкомнатную квартиру в новом шлакоблочном доме в военном городке. Это уже было настоящее жилье. Я помню, что в этой квартире собиралась компания – офицеры с женами, сахалинские юристы, журналисты. Солили красную икру, разделывали крабов со скрученными проволокой ногами, пели песни, устраивали маскарады. Душой компании была мама.
Я преклонялся перед этими красивыми молодыми людьми, особенно перед офицерами. Как-то вечером я катался во дворе на бельевой веревке, веревка оборвалась, и я разбил голову о камень. Мама поволокла меня в больницу, и возвращались мы совсем поздно, на улице – ни души. Только впереди шел, сильно качаясь, человек в форме. На всю жизнь у меня осталось изумление, как это офицер, венец творенья, может быть так сильно пьян и, во-вторых, если так пьян, то почему песен не поет. У нас в доме хоть сильно не напивались, но пели всегда.
Слова «магазин» и «клуб» я узнал только в первом классе, до этого я знал «военторг» и "Дом офицеров". В военторге
