голубчик! Как вы правы! – с чувством произнёс Алексей Львович. – Потому-то я и вознамерился написать воспоминания. Всё-таки я прожил на этом свете скоро девяносто лет и кое-что видел на своём веку. А не станет меня, и кто-то вспомнит, кто будет знать? А самая полная история слагается не пером одного летописца, хоть бы он был и самим Нестором, но живым потоком множества голосов. Вы понимаете меня, шер ами?
– Безусловно, и, поверьте, совершенно разделяю ваше мнение.
– Маша очень помогает мне в работе. Я уже скверно вижу, и мне сложно писать самому. Тан пи!7 А у неё прелестный почерк. И, с Божьей помощью, мы с нею окончим наш труд, – старик покосился на внучку, склонившуюся над вышиванием.
– А много ли уже написано? – спросил доктор.
– О, совсем нет! То пока лишь воспоминания моей молодости, – улыбнулся Каринский. – Но они-то и наиболее интересны. Так приятно вновь окунаться в дни своей юности… Вы, голубчик, ведь не можете знать, что это было за время! Вы тогда ещё не родились. А я уже был прелестным юношей, кавалергардом! Совсем недавно были разбиты французы, и все мы, мальчишки, грезили о ратных подвигах. Какой высокий дух патриотизма царил тогда в сердцах! Сейчас принято дурно отзываться о временах Императора Николая Павловича, а я вам скажу, что то были благословенные времена. Государь безо всякой охраны прогуливался по улице, ездил в санях… Можно ли теперь вообразить такое? Ведь до чего дошло: на Царя, на Помазанника охотятся, как, прости Господи, на зайца! Государя среди бела дня разрывает бомбой, брошенной каким-то мерзавцем. И это – прогресс? Нет, реформы были нужны, я не спорю… Но, если такой результат… – Алексей Львович пожал плечами. – В моё время и вообразить себе нельзя было подобного.
– А как же восстание декабристов?
– Скорбная страница нашей истории. И всё-таки это несколько иное. Знать, гвардия и прежде активно участвовала в переворотах. Хотя декабристы, возможно, стали предтечами нынешних… Многих из них я знал лично… – Каринский вздохнул. – Мы встречались в различных собраниях, служили вместе… Это были умные, смелые и достойные люди. Для меня было большим огорчением, что дело так повернулось. По счастью, меня тогда не было в столице. Я был в отпуске, и мне не пришлось делать горький выбор между моими друзьями и моим Государем. Но я никогда бы не изменил моей присяге, это безусловно. Я, доктор, как и многие, любил нашего Государя и боготворил его. Это был настоящий рыцарь, воплощённое Самодержавие. Я до сей поры храню его портрет.
Жигамонт повернул голову и увидел небольшой писанный маслом портрет Императора Николая Павловича. Каринский также посмотрел на него и продолжал:
– Теперь просвещённая публика упрекает его в жестокости. А о какой жестокости идёт речь? Ведь даже семействам государственных преступников, коими, к прискорбию, оказались многие мои приятели, был назначен пенсион, их детям по велению Государя к Рождеству дарились подарки, они направлялись в лучшие учебные заведения… Представьте, если бы в любой европейской стране случилось нечто наподобие Сенатской площади!
