вышли из больницы, держа полиэтиленовый пакет с вещами, облака оставались на том же месте – неподвижный фриз кучевых облаков над Темзой, плоский, как нарисованная на стекле виньетка. У моста Ватерлоо мы наклонились над парапетом из портлендского камня и посмотрели вниз на воду. Наверное, после того звонка я в первый раз улыбнулась. Отчасти потому, что река текла к морю, и это простое физическое явление все еще имело смысл, в отличие от остального мира. А отчасти потому, что лет десять назад отец придумал одно потрясающее и удивительное дело, которым мы занимались по выходным. Он решил сфотографировать все мосты, какие есть на Темзе. Я отправлялась с ним, иногда по утрам в субботу, доезжая до Котсуолдских холмов. Папа был папой, но еще и другом, еще и соучастником в противозаконных вылазках, таких, как эта. От поросшего травой истока Темзы неподалеку от Сайренсестера мы продвигались вперед, исследуя местность, вдоль по извилистому грязному ручью, нарушали границы частных владений, чтобы сфотографировать переброшенные через воду деревянные мостки. На нас кричали фермеры, мы удирали от крупного рогатого скота, внимательно исследовали карты. На это ушел год. Но в конце концов цель была достигнута. Он сфотографировал все мосты до единого. Где-то в папках со слайдами у мамы дома сохранился полный фотографический отчет, как можно пересечь Темзу на всем ее протяжении, от истока до моря.
Потом мы с мамой разволновались, что не найдем папину машину. Он припарковался где-то у моста Баттерси и, конечно, уже к ней не вернулся. Мы часами искали ее, все больше отчаиваясь, облазили все переулки, закоулки и тупики – безрезультатно, стали расширять площадь поисков на мили от того места, где, по нашим расчетам, могла стоять машина. Время шло, и мы поняли, что, даже если найдем папин синий «Пежо» с пропуском «Пресса», заткнутым за солнцезащитный козырек, и фотоаппаратами в багажнике, наши поиски все равно не имеют смысла. Конечно, машину увезли на эвакуаторе. Я нашла нужный номер телефона, позвонила и сказала, что владелец машины не может ее забрать, потому что он умер. Это мой отец. Что он не собирался оставлять там машину надолго, но он умер. Он, честное слово, не хотел оставлять там машину. Безумные фразы, сказанные невозмутимо, с каменным лицом. «Извините, – сказал человек из эвакуаторной службы. – Надо же такому случиться! Соболезную». Но он мог бы сказать что угодно, и это бы ничего не значило. Пришлось предъявить им свидетельство о папиной смерти, чтобы с нас не взяли денег за эвакуатор. Это тоже ничего не значило.
После похорон я вернулась в Кембридж. Не могла спать. Много ездила на машине. Смотрела, как солнце всходит и заходит, как движется по небу в течение дня. Наблюдала за голубями – как они распускают хвосты и токуют, величаво и грациозно, на лужайке перед моим домом. Самолеты все так же садились, автомобили все так же ездили, люди все так же ходили по магазинам, разговаривали, работали. Но это не имело никакого смысла. На протяжении долгих недель я чувствовала, что превратилась в медленно плавящийся металл. Именно такое ощущение. Во всяком случае,
