сказать, что он чувствовал себя спокойно: отмена Валиесарского соглашения стала, в первую очередь, ударом по Ордин-Нащекину, который считал его своим детищем. 1 декабря 1658 года, когда под всполохи пушечной пальбы, радостные крики и золотой звон чарок послами были утверждены статьи перемирного договора, пробил звёздный час для захудалого дворянина, в одночасье ставшего известным всей России и обретшего себе надёжного сомысленника и друга в царе Алексее Михайловиче, который в думном дворянине и Лифляндском воеводе открыл истинно христианскую душу, и в письмах доверял ему полностью, потому что ответные послания дышали неподдельной искренностью, боголюбием и ревностной заботой о благе для православного Отечества.
«Беда никогда не приходит одна, – вздохнул, взглядывая на тёмные лохматые тучи набежавшие с моря, Афанасий Лаврентиевич. – На сей раз две беды, да ещё разом: сначала Войка своровал, и тут же – мир шведов с поляками. Сейчас ликуют все мои недруги…»
Он обернулся на лёгкий шорох: капитан Репин расстелил на траве для воеводы волчью шкуру и стоял, ожидая приказаний. Шведы тоже вышли из переговорного шатра, и разожгли свои трубки с табачным зельем. Синий вонючий дым потянулся полосой в сторону русских стрельцов, и те поспешили от него в сторону. Ордин-Нащекин знал, что переговоры закончатся в ближайшие полчаса, поэтому не стал спешить и сел на волчий мех, отвернувшись от посольского стана.
Бенгт Горн поглядывал в его сторону с ликованием: наконец-то ему удалось прижать хитрого и упрямого московита к стенке, чего швед добивался уже давно, ещё со встреч многолетней давности по размежеванию границ. Генерал Горн не гнушался в борьбе с русским послом ничем, даже клеветническим обвинением в предательстве:
«…Нащекин теперь опять ищет доброму делу помешки, потому что с польским гетманом Гонсевским всегда в великой дружбе жил, как брат родной, и полякам норовил; в Варшаве на сейме знатные люди говорили, что они не боятся мира между шведами и русскими, потому что есть человек, который этому миру помешает».
«Сейчас, кажется, пришёл его час, – подумал Афанасий Лаврентиевич. – Вон, каким долгоногим журавлём вышагивает, топорщит железное крыло доспеха, раздулся от спеси, но даст Бог, я его так уем, что не возрадуется! Со шведом я справлюсь, да как бы свои волки не съели, это надо же было придумать, что я в такой милости у Алексея Михайловича, в какой был Малюта Скуратов у Ивана Грозного».
От нелёгких розмыслов Афанасия Лаврентиевича отнял посольский подьячий, который слышно задышал рядом.
– Что, не терпится шведам предъявить нам свою пакость?
– На небо кивают, – доложил Гришка. – Говорят, что скоро дождь ливанёт.
– Большого дождя не будет, – сказал посол, вставая на ноги. – А ты ступай в гостевой шатёр, приберись там и будь готов к пути.
Шведы заметно устали ждать Ордин-Нащекина, а ещё больше долго чаемого ими часа торжества над скифами, осмелившимися сунуться в Европу
