не съесть.
– Завтра съедим. Хочешь, сама иди.
– О чем мне с ним говорить?
– А мне о чем?
Все-таки пошел, разглядев в ситуации неожиданный бонус – Глаша ворчала на каждую выпитую им рюмку, а при Винере он мог спокойно напиться.
Миша сидел перед двумя мониторами. В одном шла онлайн-трансляция с праздничной Трафальгар-сквер, во втором крутились «Чародеи». В тарелке перед Мишей бело-серые комки фабричных пельменей плавали в белом и жирном мучнистом бульоне. Миша пил мартини из белой офисной кружки с надписью «Лев».
Сергей принес с собой треугольник слоеного «Наполеона» и половину бутылки виски. Миша поблагодарил и сказал, что у него непереносимость лактозы, поэтому Сергей стал есть торт сам.
Миша работал программистом. Обе маленьких комнаты его квартиры были захламлены. Полки старых шкафов прогибались под тяжестью беспорядочно наваленных книг и дисков. На подоконнике стояли две кружки с присохшими ко дну окаменевшими чайными пакетиками. Пахло затхлым.
Молчать было неловко. Сергей еще не дошел до пьяной непринужденности, когда слова льются сами, и мучительно искал тему для разговора, поминутно прикладываясь к бутылке. Тишину сломал Миша:
– Как по-твоему, что происходит?
– В смысле?
– В мире.
– Ты… имеешь в виду, в глобальном плане?
Вместо ответа Миша потянулся к мышке ноутбука, вызвал на экран файл с многочисленными графиками, и стал листать их один за другим, оглядываясь на Сергея. В его глазах росло торжество. Видимо, графики иллюстрировали невысказанное им пока положение. На каждом графике зубчатая красная кривая ползла от ноля вверх, становясь к концу вертикальной.
– Что это? – спросил Сергей.
– Папа ушел, мне шесть было, – невпопад ответил Винер, – как Никите твоему. Из-за меня. С матерью на кухне ругались, думали, сплю. Он говорил, сама в сиделку превратилась, и от него того же хочет. Жизнь не закончилась, если в семье урод родился. Он в Израиль свалил. Мама отправляла назад деньги, что он присылал. Отец потом приезжал, по делам, хотел встретиться, а я не мог, пока мама была жива. Получилось бы, я ее предаю и она его зря ненавидела. Когда она умерла, я ему позвонил. Уже купил билет, когда… – Миша засмеялся, нервно и невесело, – Псих какой-то, мальчишка, зашел в этот автобус в Ашкелоне, «Аллах-акбар», и подорвался на хрен.
Миша ругался, чтобы выглядеть мужчиной. Выходило плохо, как у матерящегося мальчишки.
– Взрыв был по их меркам слабый, всего двое. Я прямо на похороны прилетел, даже билет не менял. Отца увидел на фотке с полосой.
Сергей не прерывал. Говорить стандартных фраз про «очень жаль» не хотелось, и было бы неправдой.
– На похоронах говорил с местными. Поразило их спокойствие. Люди привыкают к насилию. Оно становится пейзажем. Обстоятельством жизни. Для них это нормально. Как в анекдоте – когда руку жмут сильно, больно, потом сжимают до нестерпимой боли,
